стена глухая, без двери, и потому слышно не будет, - и мы заняли гостиную.
С нами была железная двойная кровать, которая вся развинчивалась и
разбиралась. Ефрем с Федором сейчас ее собрали и поставили, а Параша
повесила очень красивый, не знаю, из какой материи, кажется, кисейный
занавес; знаю только, что на нем были такие прекрасные букеты цветов, что
я, много лет спустя, находил большое удовольствие их рассматривать; на
окошки повесили такие же гардины - и комната вдруг получила совсем другой
вид, так что у меня на сердце стало веселее. Дорожные сундуки также
притащили в гостиную и покрыли ковром. Я не забыл своего ящичка с
камешками, а также своих книг и все это разложил в углу на столике. Перед
ужином отец с матерью ходили к дедушке и остались у него посидеть. Нас
также хотели было сводить к нему проститься, но бабушка сказала, что не
надо его беспокоить и что детям пора спать. Оставшись одни в новом своем
гнезде, мы с сестрицей принялись болтать; я сказал одни потому, что нянька
опять ушла и, стоя за дверьми, опять принялась с кем-то шептаться. Я
сообщил моей сестрице, что мне невесело в Багрове, что я боюсь дедушки, что
мне хочется опять в карету, опять в дорогу, и много тому подобного; но
сестрица, плохо понимая меня, уже дремала и говорила такой вздор, что я
смеялся. Наконец сон одолел ее, я позвал няню, и она уложила мою сестру
спать на одной кровати с матерью, где и мне приготовлено было местечко;
отцу же постлали на канапе. Я тоже лег. Мне было сначала грустно, потом
стало скучно, и я заснул. Не знаю, сколько времени я спал, но, проснувшись,
увидел при свете лампады, теплившейся перед образом, что отец лежит на
своем канапе, а мать сидит подле него и плачет.
Мать долго говорила вполголоса, иногда почти шепотом, и я не мог
расслушать в связи всех ее речей, хотя старался как можно вслушиваться. Сон
отлетел от моих глаз, и слова матери: "Как я их оставлю? На кого? Я умру с
тоски; никакой доктор мне не поможет", а также слова отца: "Матушка,
побереги ты себя, ведь ты захвораешь; ты непременно завтра сляжешь в
постель..." - слова, схваченные моим детским напряженным слухом на лету,
между многими другими, встревожили, испугали меня. Мысль остаться в Багрове
одним с сестрой, без отца и матери, хотя была не новою для меня, но как
будто до сих пор не понимаемою; она вдруг поразила меня таким ужасом, что я
на минуту потерял способность слышать и соображать слышанное, и потому
многих разговоров не понял, хотя и мог бы понять. Наконец мать, по усильным
просьбам отца, согласилась лечь в постель. Она помолилась богу,
перекрестила нас с сестрой и легла. Я притворился спящим; но в самом деле
заснул уже тогда, когда заснула моя мать.
Оправдалось предсказание моего отца! Проснувшись, я увидел, что он и
Параша хлопотали около моей матери. Она очень захворала; у ней разлилась
желчь и била лихорадка; она и прежде бывала нездорова, но всегда на ногах,
а теперь была так слаба, что не могла встать с постели. Я никогда еще не
видал ее так больною... страх и тоска овладели мной. Я уже понимал, что мои
слезы огорчат больную, что это будет ей вредно - и плакал потихоньку,
завернувшись в широкие полы занавеса, за высоким изголовьем кровати. Отец
увидел это и, погрозя пальцем, указал на мать; я кивнул и потряс головою в
знак того, что понимаю, в чем дело, и не встревожу больную.
Отец ходил к дедушке и, воротясь, сказал, что ему лучше и что он хочет
встать. В зале тетушка разливала чай, няня позвала меня туда, но я не хотел
отойти ни на шаг от матери, и отец, боясь, чтобы я не расплакался, если