мне казалось, что  он  не  так  обрадовался  мне,  как  я  ожидал,  судя  по
рассказам. Я  спросил  об  этом  мать.  Она  отвечала,  что  дедушка  теперь
нездоров, что ему не до нас, а потому он и неласков.
     Вместе с Парашей я стал хлопотать и ухаживать  около  больной,  подавая
ей какое-то лекарство, которое она сделала по Бухану,  и  питье  из  клюквы.
Она попросила было лимонов, но ей отвечали, что их даже не видывали. "Как  я
глупа", - сказала мать как будто про себя и спросила клюквы.  Параша  сейчас
принесла целую полоскательную чашку, прибавя, что "клюквы у  них  много:  им
каждый год, по первому зимнему пути, по целому возу привозят ее  из  Старого
Багрова". Потом мать приказала привязать к  своей  голове  черного  хлеба  с
уксусом, который мне так нравился, что я понемножку клал его к себе  в  рот;
потом она захотела как будто  уснуть  и  заставила  меня  читать.  Я  сейчас
принялся за "Детское чтение", и в самом деле  мать  заснула  и  спала  целый
час. Я видел в окошко, что сестрица гуляла с нянькой Агафьей по саду,  между
разросшимися,  старыми,  необыкновенной   величины   кустами   смородины   и
барбариса,  каких  я  ни  прежде,  ни  после  не  видывал;  я  заметил,  как
выпархивали из них птички  с  красно-желтыми  хвостиками.  Заметил,  что  из
одного такого куста выпрыгнула пестрая кошка - и мне очень захотелось туда.
     Как только мать проснулась и сказала, что ей  немножко  получше,  вошел
отец. Я сейчас попросился гулять в сад вместе  с  сестрой;  мать  позволила,
приказав мне не подходить к реке, чего  именно  я  желал,  потому  что  отец
часто разговаривал со мной о  своем  любезном  Бугуруслане  и  мне  хотелось
посмотреть на него поближе. В саду я увидел, что сада  нет  даже  и  такого,
какие я видал в Уфе. Это был скорее  огород,  состоявший  из  одних  ягодных
кустов, особенно из кустов белой,  красной  и  черной  смородины,  усыпанной
ягодами, и из яблонь, большею частью померзших прошлого года,  которые  были
спилены и вновь привиты черенками; все это  заключалось  в  огороде  и  было
окружено высокими навозными грядками  арбузов,  дынь  и  тыкв,  бесчисленным
множеством  грядок  с  огурцами  и  всякими  огородными   овощами,   разными
горохами, бобами, редькою, морковью и проч. Вдобавок  ко  всему  везде,  где
только было местечко, росли подсолнечники  и  укроп,  который  там  называли
"копром", наконец, на лощине, заливаемой весенней водой,  зеленело  страшное
количество капусты...  Вся  эта  некрасивая  смесь  мне  очень  понравилась,
нравится даже и теперь, и, конечно, гораздо более подстриженных липовых  или
березовых аллей и несчастных елок, из которых вырезывают комоды, пирамиды  и
шары. С правой стороны, возле самого дома, текла  быстрая  и  глубокая  река
или речка, которая вдруг  поворачивала  налево  и  таким  образом  составляя
угол, с двух сторон точно огораживала так называемый  сад.  Едва  мы  успели
его обойти и осмотреть, едва успели  переговорить  с  сестрицей,  которая  с
помощью няньки рассказала мне, что дедушка долго продержал ее, очень  ласкал
и наконец послал гулять в сад, - как прибежал Евсеич и позвал  нас  обедать;
в это время, то есть  часу  в  двенадцатом,  мы  обыкновенно  завтракали,  а
обедали часу в третьем; но Евсеич  сказал,  что  дедушка  всегда  обедает  в
полдень и что он сидит уже за столом. Мы поспешили в дом  и  вошли  в  залу.
Дедушка приказал нас с сестрицей посадить за стол прямо против себя,  а  как
высоких детских кресел с нами не было, то подложили под нас кучу подушек,  и
я смеялся, как высоко сидела моя сестрица, хотя сам сидел немного пониже.  Я
вспомнил, что, воротившись из саду,  не  был  у  матери,  и  стал  проситься
сходить к ней; но отец, сидевший подле меня, шепнул  мне,  чтоб  я  перестал
проситься и что я схожу после обеда;  он  сказал  эти  слова  таким  строгим