неопрятность в комнате и платье, приказала переменять чаще белье и
погрозила, что скажет Софье Николавне, в каком виде нашла детей; мы очень
обрадовались ее ласковым речам и очень ее полюбили. Одно смутило меня:
приказанье есть потихоньку подаренные ею лакомства. Мать и отец приучали
меня ничего тихонько не делать, и я решился спрятать изюм и чернослив до
приезда матери. Третья тетушка, Елизавета Степановна, которую все называли
генеральшей, приезжала на короткое время; эта тетушка была прегордая и
ничего с нами не говорила. Она привезла с собою двух дочерей, которые были
постарше меня; она оставила их погостить у дедушки с бабушкой и сама дня
через три уехала. По-видимому, пребывание двух двоюродных сестриц могло бы
развеселить нас и сделать нашу жизнь более приятною, но вышло совсем не
так, и положение наше стало еще грустнее, по крайней мере мое. Я очень
видел, что с ними поступают совсем не так, как с нами; их и любили, и
ласкали, и веселили, и угощали разными лакомствами; им даже чай наливали
слаще, чем нам: я узнал это нечаянно, взявши ошибкой чашку двоюродной
сестры. Девочки эти, разумеется, ни в чем не были виноваты: они чуждались
нас, но, как их научили и как им приказывали, так они и обходились с нами.
Я пробовал им читать, но они не хотели слушать и называли меня дьячком. Они
были в доме свои: вся девичья и вся дворня их знала и любила, и им было
очень весело, а на нас никто и не смотрел. Я часто слышал сквозь дверь в
коридоре шепот и сдержанный смех, а иногда и хохот и возню; Евсеич сказывал
мне, что это горничные девушки играли с барышнями и прятались за сундуками
в перинах и подушках, которыми был завален по обеим сторонам широкий
коридор. Евсеич предлагал и мне поиграть, и мне самому иногда хотелось, но
у меня недоставало для этого смелости, да и мать, уезжая, запретила нам
входить в какие-нибудь игры или разговоры с багровской прислугой. Евсеич в
продолжение этих тяжелых пяти недель сделался совершенно моим дядькой, и я
очень полюбил его. Я даже читывал ему иногда "Детское чтение". Однажды я
прочел ему "Повесть о несчастной семьеон сказал: "Не знаю, соколик мой (так он звал меня всегда), все ли правда
тут написано; а вот здесь, в деревне, прошлой зимою, доподлинно случилось,
что мужик Арефий Никитин поехал за дровами в лес, в общий колок, всего
версты четыре, да и запоздал; поднялся буран, лошаденка была плохая, да и
сам он был плох; показалось ему, что он не по той дороге едет, он и пошел
отыскивать дорогу, снег был глубокий, он выбился из сил, завяз в долочке -
так его снегом там и занесло. Лошадь постояла, отдохнула, видно, прозябла,
и пошла шажком, да и пришла домой с возом. Дома Арефья ждали; увидали, что
лошадь пришла одна, дали знать старосте, подняли тревогу, и мужиков с
десяток поехали отыскивать Арефья. Буран был страшный, зги не видать!
Поездили, поискали, да так ни с чем и воротились. На другой день вся
барщина ездила отыскивать и также ничего не нашла. Уж на третий день,
совсем по другой дороге, ехал мужик из Кудрина, ехал он с зверовой собакой;
собака и причуяла что-то недалеко от дороги и начала лапами снег
разгребать; мужик был охотник, остановил лошадь и подошел посмотреть, что
тут такое есть; и видит, что собака выкопала нору, что оттуда пар идет; вот
и принялся он разгребать, и видит, что внутри пустое место, ровно медвежья
берлога, и видит, что в ней человек лежит, спит, и что кругом его все
обтаяло; он знал про Арефья и догадался, что это он. Мужик поскорее прикрыл
дыру снежком, пал на лошадь, да и прискакал к нам в деревню. Народ мигом
собрался. Поскакали с лопатами, откопали Арефья, взвалили на сани, прикрыли