с нашим уфимским домом.


БАГРОВО

     Бабушка и тетушка встретили нас на крыльце. Они с восклицаниями и,  как
мне показалось, со слезами обнимались и целовались с моим отцом  и  матерью,
а потом и нас с сестрой перецеловали. Я ту же минуту, однако,  почувствовал,
что они не так были ласковы  с  нами,  как  другие  городские  дамы,  иногда
приезжавшие к нам. Бабушка была старая, очень толстая женщина, одетая  точно
в такой шушун и так  же  повязанная  платком,  как  наша  нянька  Агафья,  а
тетушка была точно в такой же кофте  и  юбке,  как  наша  Параша.  Я  сейчас
заметил, что они вообще как-то совсем не то, что моя мать или наши  уфимские
гостьи.
     К дедушке сначала вошел отец и потом мать, а нас с  сестрицей  оставили
одних в зале. Мать успела сказать  нам,  чтоб  мы  были  смирны,  никуда  по
комнатам  не  ходили  и  не  говорили  громко.  Такое  приказание  вместе  с
недостаточно ласковым приемом так  нас  смутило,  что  мы  оробели  и  молча
сидели на стуле совершенно одни, потому что нянька Агафья  ушла  в  коридор,
где окружили ее горничные девки и дворовые бабы. Так прошло немало  времени.
Наконец вышла мать и спросила: "Где же ваша  нянька?"  Агафья  выскочила  из
коридора, уверяя, что только сию минуту отошла от нас, между тем  как  мы  с
самого прихода в залу  ее  и  не  видали,  а  слышали  только  бормотанье  и
шушуканье в коридоре. Мать взяла  нас  обоих  за  руки  и  ввела  в  горницу
дедушки; он лежал совсем раздетый в постели. Седая  борода  отросла  у  него
чуть не на вершок, и он показался мне очень страшен.  "Здравствуйте,  внучек
и внучка", - сказал  он,  протянув  нам  руку.  Мать  шепнула,  чтоб  мы  ее
поцеловали. "Не разгляжу теперь,  -  продолжал  дедушка,  жмурясь  и  накрыв
глаза рукою, - на кого похож Сережа: когда я его видел, он еще  ни  на  кого
не походил. А Надежа, кажется, похожа на мать. Завтра, бог даст,  не  встану
ли как-нибудь с постели. Дети, чать, с дороги  кушать  хотят;  покормите  же
их. Ну, ступайте, улаживайтесь на новом гнезде".
     Мы все вышли. В гостиной ожидал нас  самовар.  Бабушка  хотела  напоить
нас чаем с густыми жирными сливками и сдобными  кренделями,  чего,  конечно,
нам хотелось; но мать сказала, что она сливок и жирного нам не  дает  и  что
мы чай пьем постный, а вместо сдобных кренделей просила  дать  обыкновенного
белого хлеба. "Ну, так ты нам скажи, невестушка, - говорила бабушка,  -  что
твои детки едят и чего не едят: а то ведь я не знаю, чем  их  потчевать;  мы
ведь  люди  деревенские  и  ваших  городских  порядков  не  знаем".  Тетушка
подхватила, что сестрица сама будет распоряжаться и что пусть  повар  Степан
к ней приходит и спрашивает, что нужно приготовить. Хотя я не понимал  тогда
тайной  музыки  этих  слов,  но  я  тут  же   почувствовал   что-то   чужое,
недоброхотное. Мать отвечала  очень  почтительно,  что  напрасно  матушка  и
сестрица беспокоятся о нашем  кушанье  и  что  одного  куриного  супа  будет
всегда для нас достаточно; что она потому  не  дает  мне  молока,  что  была
напугана моей долговременной болезнью, а что возле меня  и  сестра  привыкла
пить постный чай. Потом бабушка предложила моей матери  выбрать  для  своего
помещенья одну из двух комнат: или залу, или гостиную.  Мать  отвечала,  что
она желала бы занять гостиную, но боится, чтоб не было  беспокойно  сестрице
от такого близкого соседства с маленькими  детьми.  Тетушка  возразила,  что