противником. Ночью 27 июня очередная попытка прорыва была отбита  немцами  с
особенно большими потерями для атакующих, и  в  казармы  вернулась  едва  ли
половина людей. И тогда Александр Филь,  сопровождавший  Фомина,  при  свете
очередной немецкой ракеты увидел, что исхудалое, заросшее и закопченное лицо
комиссара мокро  от  слез.  Комиссар,  все  эти  дни  неизменно  сохранявший
спокойствие и уверенность, невольно  передававшиеся  бойцам,  сейчас  плакал
слезами гнева и отчаяния, в которых как бы слились воедино и сознание своего
бессилия спасти людей, и острая  душевная  боль  при  мысли  о  погибших,  и
щемящее предчувствие неизбежной и мрачной судьбы тех, кто пока еще оставался
в живых.
 Никто другой не заметил этих слез, и комиссар  тотчас  же  справился  с
минутной слабостью: уже вскоре  все  услышали  его  обычный,  ровный  голос,
отдающий  распоряжения.  В  конце  концов  даже  тогда,  когда  все  надежды
вырваться из окружения были потеряны и почти не оставалось веры в то, что на
помощь подоспеют свои, борьба все-таки имела смысл. Цель была в  том,  чтобы
продержаться как можно дольше, сковывая силы противника у стен  крепости,  и
уничтожить в боях как можно  больше  врагов,  дорогой  ценой  продавая  свою
жизнь.
 С этой ночи попытки прорыва  на  участке  84-го  и  44-го  полков  были
прекращены.
 Такое решение было продиктовано не только большими потерями осажденных,
но и нехваткой боеприпасов. В обороне можно было более расчетливо,  экономно
тратить патроны и гранаты, добывать которые удавалось теперь  с  невероятным
трудом.
 То, что вначале было найдено в уцелевших  или  полуразрушенных  складах
боепитания, скоро израсходовали,  отражая  непрерывные  атаки  врага.  Бойцы
ухитрялись пополнять запасы даже  из  тех  складов,  которые  горели  и  где
поминутно в огне рвались с громким треском запакованные  в  ящиках  патроны.
Люди бесстрашно бросались в огонь и, ежесекундно рискуя жизнью,  выхватывали
ящики из горящих штабелей. Но и этого не могло хватить надолго.
 День за днем недостаток боеприпасов давал себя чувствовать все сильнее.
Каждая граната, каждый патрон были на счету.  Если  боец  падал  убитым,  не
израсходовав своего боезапаса, его патроны и гранаты тотчас же брал  другой.
С первых же дней стали снимать  оружие  и  подсумки  с  патронами  с  убитых
гитлеровцев. Пробираясь ползком под огнем, бойцы обшаривали  каждый  труп  в
немецком мундире, и, как ни сильно мучили людей голод и жажда,  руки  первым
делом тянулись не к фляжке с водой, не к пище,  которую  можно  было  иногда
обнаружить в карманах убитых, - сумка с  патронами,  автомат  и  гранаты  на
длинных деревянных ручках были самыми желанными находками.
 Постепенно становились ненужными и  бесполезными  пулеметы  и  автоматы
советских марок, винтовки, наганы и пистолеты ТТ - патронов к ним  не  было.
Большинство бойцов сражались с врагом его же собственным оружием - немецкими
автоматами, подобранными на поле боя или захваченными во время контратак.  А
пополнять боезапас защитникам крепости приходилось необыкновенным  способом,
который, вероятно, не применялся никогда больше за всю Великую Отечественную
войну.
 Как только запас патронов подходил к концу, бойцы прекращали  огонь  из
окон казарм, делая вид, что сопротивление их сломлено  и  они  отступили  на
этом участке. Не отвечая на выстрелы врага,  люди  укрывались  за  простенки
между окнами, ложились у стен так, чтобы автоматчики не  могли  заметить  их