советские самолеты бомбят эшелоны противника, и крепость возликовала. Люди
закричали "ура!", кое-где открыли огонь по расположению врага, гитлеровцы
всполошились, и их артиллерия тотчас же возобновила обстрел цитадели.
В другой раз над крепостью днем появился наш истребитель. Одинокий
советский самолет, неведомо как залетевший сюда с далекого фронта,
неожиданно вынырнул из-за облаков, снизился над Центральным островом и,
сделав круг, приветственно покачал крыльями, на которых ясно были видны
родные советские звезды. И такое восторженное, неистовое "ура!" разом
огласило всю крепость, что, казалось, летчик должен услышать этот
многоголосый крик, несмотря на оглушительный грохот снарядов и рев мотора
своей машины.
А потом со стороны границы примчалось несколько "мессершмиттов", и
настороженно притихшая крепость сотнями глаз взволнованно следила, как
истребитель, отстреливаясь короткими очередями от наседающих врагов, уходит
все дальше на восток, постепенно взбираясь все выше к спасительным облакам,
пока наконец самолеты не растаяли в небе. Но весь этот день в крепости
дрались с особенным подъемом, и даже многие тяжелораненые выползли на линию
обороны с винтовками в руках. Никто не сомневался в том, что этот одинокий
самолет был послан командованием, чтобы ободрить осажденный гарнизон и дать
ему понять, что помощь не за горами. Как бы то ни было, неизвестный
советский летчик сумел вдохнуть в защитников крепости новые силы и на время
внушил им твердую уверенность в успешном исходе обороны.
Но время шло, помощь не приходила, и становилось ясно, что обстановка
на фронте сложилась пока что неблагоприятно для наших войск. И хотя люди еще
заставляли себя верить в то, что их выручат, каждый в глубине души уже
начинал понимать, что благополучный исход день ото дня становится все более
сомнительным. Впрочем, стоило кому-нибудь заикнуться об этих сомнениях, как
товарищи резко обрывали его. Среди осажденных как бы установилось
молчаливое, никем не высказанное условие - не заговаривать о трудностях
борьбы, не допускать ни малейшей неуверенности в победе.
"Будем драться до конца, каков бы ни был этот конец!" Это решение,
нигде не записанное, никем не произнесенное вслух, безмолвно созрело в
сердце каждого из защитников крепости. Маленький гарнизон, наглухо
отрезанный от своих войск, не получавший никаких приказов от высшего
командования, знал и понимал свою боевую задачу. Чем дольше продержится
крепость, тем дольше полки врага, стянутые к ее стенам, не попадут на фронт.
Значит, надо драться еще упорнее, выигрывать время, сковывать силы
противника здесь, в его глубоком тылу, наносить врагу возможно больший урон
и тем самым хоть немного ослабить его наступательную мощь. Значит, надо
драться еще ожесточеннее, еще смелее, еще настойчивее.
И они дрались с необычайным ожесточением, с невиданным упорством,
проявляя удивительное презрение к смерти.
Раненные по нескольку раз, они не выпускали из рук оружия и продолжали
оставаться в строю. Истекающие кровью, обвязанные окровавленными бинтами и
тряпками, они, собирая последние силы, шли в штыковые атаки. Даже
тяжелораненые старались не оставить своего места в цепи обороняющихся. Если
же рана была такой серьезной, что уже не оставалось сил для борьбы, люди
нередко кончали самоубийством, чтобы избавить товарищей от забот о себе и в
дальнейшем не попасть живыми в руки врага. Много раз в эти дни защитники
крепости слышали последнее восклицание: "Прощайте, товарищи! Отомстите за