однополчан Александра Филя, все они рассказывали мне о  нем  как  о  смелом,
мужественном бойце, всегда находившемся в первых рядах защитников крепости.
 Я замечал,  как  постепенно  меняется  и  поведение  Филя.  Мало-помалу
исчезала та угрюмая настороженность, которая бросалась в  глаза  при  первом
нашем свидании. Видимо, слишком часто там, на Севере, этот человек  встречал
предубежденное, недоброе отношение к себе, и  он  ожидал,  что  и  здесь,  в
Москве, его примут подозрительно и  враждебно.  Но  этого  не  случилось,  и
понемногу стал таять тот ледок недоверия и отчужденности, который  Филь  так
долго носил в душе.
 И все же остатки этого отчуждения  нет-нет  да  и  давали  себя  знать.
Как-то, когда речь зашла об одном из первых боев в крепости, я стал особенно
дотошно расспрашивать Филя о подробностях этого боя, сопоставляя его рассказ
с рассказом Матевосяна. И вдруг Филь угрюмо сказал:
 - Я знаю, вы все равно мне не верите. Ведь я - бывший пленный, изменник
Родины. На этот раз я рассердился.
 - Как вам не стыдно! - с сердцем сказал я. - Если  бы  вам  не  верили,
зачем бы  стали  вас  вызывать  сюда  из  далекой  Якутии,  тратить  на  вас
государственные деньги?
 Он тут же  почувствовал  несправедливость  своего  замечания,  попросил
извинения и  при  этом  разнервничался  так,  что  мне  опять  пришлось  его
успокаивать.
 Как я и ожидал, воспоминания Филя были очень интересными  и  не  только
дополняли рассказы  Матевосяна  и  Махнача,  но  и  давали  мне  возможность
восстановить картину боев в центральной цитадели в самые последние дни  июня
1941  года.  Это  была  поистине  величавая  картина  стойкости  и  мужества
советских людей,  картина,  одновременно  полная  и  глубокого  трагизма,  и
подлинной героики.


 ТАК СРАЖАЛИСЬ ГЕРОИ

 Давно смолк дальний  гул  пушек  на  востоке  -  фронт  ушел  за  сотни
километров от границы. Теперь в  моменты  ночного  затишья  вокруг  крепости
стояла   тишина   глубокого   тыла,   нарушаемая   лишь   ноющим    гудением
бомбардировщиков дальнего действия, проплывающих высоко в небе.  Но  затишье
случалось редко - обстрел крепости и атаки пехоты не прекращались  ни  днем,
ни ночью: противник старался  не  давать  осажденным  отдыха,  надеясь,  что
измотанный в этих непрерывных боях гарнизон вскоре капитулирует.
 С каждым днем становились  все  более  призрачными  надежды  на  помощь
извне. Но надежда помогала жить и бороться, и люди заставляли себя надеяться
и верить. Время от времени  стихийно  возникал  и  мгновенно  разносился  по
крепости слух о том, что началось  наше  наступление,  что  в  район  Бреста
подходят наши танки. Эта весть вызывала новый прилив сил у бойцов, они с еще
большим упорством отстаивали свои рубежи,  и  еще  яростнее  становились  их
ответные удары по врагу. И хотя слухи о помощи всегда  оказывались  ложными,
они возникали снова, и всякий раз им безраздельно верили.
 Когда  однажды  ночью  над  крепостью  прошел   отряд   наших   дальних
бомбардировщиков, их  тотчас  же  узнали  по  звуку  моторов.  А  когда  еще
несколько  минут  спустя  где-то  далеко  на  западе,  в  районе  ближайшего
железнодорожного узла за Бугом, загромыхали глухие взрывы, все  поняли,  что