В это же время внизу, в отделении Николеньки Болконского, в его спальне,
как всегда, горела лампадка (мальчик боялся темноты, и его не могли отучить
от этого недостатка). Десаль спал высоко на своих четырех подушках, и его
римский нос издавал равномерные звуки храпенья. Николенька, только что
проснувшись, в холодном поту, с широко раскрытыми глазами, сидел на своей
постели и смотрел перед собой. Страшный сон разбудил его. Он видел во сне
себя и Пьера в касках - таких, которые были нарисованы в издании Плутарха.
Они с дядей Пьером шли впереди огромного войска. Войско это было составлено
из белых косых линий, наполнявших воздух подобно тем паутинам, которые
летают осенью и которые Десаль называл le fil de la Vierge. 10 Впереди была
слава, такая же, как и эти нити, но только несколько плотнее. Они - он и
Пьер - неслись легко и радостно все ближе и ближе к цели. Вдруг нити,
которые двигали их, стали ослабевать, путаться; стало тяжело. И дядя Николай
Ильич остановился перед ними в грозной и строгой позе.
- Это вы сделали? - сказал он, указывая на поломанные сургучи и перья. -
Я любил вас, но Аракчеев велел мне, и я убью первого, кто двинется вперед. -
Николенька оглянулся на Пьера; но Пьера уже не было. Пьер был отец - князь
Андрей, и отец не имел образа и формы, но он был, и, видя его, Николенька
почувствовал слабость любви: он почувствовал себя бессильным, бескостным и
жидким. Отец ласкал и жалел его. Но дядя Николай Ильич все ближе и ближе
надвигался на них. Ужас обхватил Николеньку, и он проснулся.
"Отец, - думал он. - Отец (несмотря на то, что в доме было два похожих
портрета, Николенька никогда не воображал князя Андрея в человеческом
образе), отец был со мною и ласкал меня. Он одобрял меня, он одобрял дядю
Пьера. Что бы он ни говорил - я сделаю это. Муций Сцевола сжег свою руку. Но
отчего же и у меня в жизни не будет того же? Я знаю, они хотят, чтобы я
учился, И я буду учиться. Но когда-нибудь я перестану; и тогда я сделаю. Я
только об одном прошу бога: чтобы было со мною то, что было с людьми
Плутарха, и я сделаю то же. Я сделаю лучше. Все узнают, все полюбят меня,
все восхитятся мною". И вдруг Николенька почувствовал рыдания, захватившие
его грудь, и заплакал.
- Кtes-vous indispose? 11 - послышался голос Десаля.
- Non, 12 - отвечал Николенька и лег на подушку. "Он добрый и хороший, я
люблю его, - думал он о Десале. - А дядя Пьер! О, какой чудный человек! А
отец? Отец! Отец! Да, я сделаю то, чем бы даже он был доволен..."
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I.
Предмет истории есть жизнь народов и человечества. Непосредственно
уловить и обнять словом - описать жизнь не только человечества, но одного
народа, представляется невозможным.
Все древние историки употребляли один и тот же прием для того, чтобы
описать и уловить кажущуюся неуловимой - жизнь народа. Они описывали
деятельность единичных людей, правящих народом; и эта деятельность выражала
для них деятельность всего народа.
На вопросы о том, каким образом единичные люди заставляли действовать
народы по своей воле и чем управлялась сама воля этих людей, древние