на женщин, что собаки умные да голодные -- с вожделением и со страхом, а они
по особенному  как-то смотрят:  вроде бы на  тебя,  но и в  то же  время еще
куда-то,  в невидимый тебе  прогал  между  сейчас и потом,  словно  бы  зная
наперед и про нас, и про то, что не нашего ума вовсе.
     Академик Абрамцов мне (встрять торопясь) -- Как  с  позиции возвращения
вы супружескую неверность объяснить можете? Ведь  по-вашему,  если супруг  к
супруге  своей причалил, тут ему и дом,  и  печка в ем.  Для  чего нам тогда
адюльтеры всяческие да  будуары так заманчивы и желанны, что  мы на них, как
мухи на это, спасибо за подсказку, на мед?
     Я  им (спокойно,  продуманно)  -- Два  имею  я обстоятельства по  этому
поводу  сообщить. Первое,  как уже  было  мной упомянуто, что окончательного
возвращения, о котором так сладко мечтается грезится,  никому из нас достичь
нет возможности, и оттого ожидания наши в браке лишь отчасти  оправдываются,
и в домах у нас сквозняки разгуливают  себе свободно, что того  гляди герпес
или  иную  простуду  подцепишь.  Второе, насчет  чего  я  уже тоже  прошелся
вкратце,  это  наслаждения  ненасытная  жажда,  что  в   разнообразии   себе
беззастенчиво  пищи  требует  в  будуарах, по удачному  выражению  господина
товарища академика, да адюльтерах.
     Академик Абрамцов мне (было) --
     Профессор Абулаева мне (поперек влезла) -- Гормоны, кричит, гормоны!
     Я им (вежливо) -- Что, интересуюсь, гормоны?
     Профессор  Абулаева  мне (побелев  от волнения)  --  Они  же  мужские в
женщинах  бродят   и   наоборот  тоже,  все  вперемешку,  откуда  и  следует
неоспоримо, что  не такие уж мы с вами разные, как некоторые это представить
пытаются  с грязными намерениями и целями. И  об  этом в  эндокринолоджи  оф
бихейвиор том второй мартовский выпуск четко сказано, могу показать.
     Я  им  (с достоинством)  -- Бродят, конечно, кто им запретит. И  против
эндокринолоджии второго тома возражений я не имею. Потому и показывать  нам,
уважаемая  профессор, пожалуй что ничего  и не надо, тем более принародно. А
что  мы одним миром мазаны перепачканы и общие  чувства да  чаяния разделять
нам случается, спору нет, только предмет сей в мою  повестку не  входит, это
уже, что называется, не моей балалайки струны.
     Вот так и балакали по научному, я  им слово, они  мне два, да только ни
на чем и не порешили, разбрелись себе порожняком по своим делам  каждый и на
том успокоились.  И хорошо так  мне было под  пледом в сухе и  уюте  на темы
научные сам с собой рассуждать, но то ли мыслей моих особенность, или просто
по непонятной причине нашла на меня печаль тихая, накатила, будто  скалка на
тесто, и пластает душу мою усердно до полного истончения.


Эдичка, это я.

     Да, выдаются  в  Бостоне такие ночи, когда дождь, он же  и снег на одну
пятую или какую  другую странную часть,  хлещет тебя справа и слева, рушится
сверху и даже умудряется поддавать снизу, а на мосту через гавань припускает
кругами,  в  мгновение ока  превращая  твой  зонт  в  глупый  пучок  спиц  с
приставшей к ним черной тряпочкой, телепающейся на ветру, будто  собственная
жизнь, зацепившаяся за ржавый гвоздь на заборе чужого дома. Ты  бросаешь его
мокнуть  в слякоти  на чугунной  спине  моста, исковерканный  с  выломанными
суставами  многочисленных,  как  у  Шивы, рук и, как не сбывшееся,  все  еще