- Разве не сам ты сказал, у меня ее лицо...
Он рывком крутанулся на стуле, заскрежетавшем, точно от боли.
Полночь. В окне улица без фонарей. Старая китаянка толкает перед собой
тележку, полную бутылок и банок, из которых выпустили всю их газированную
жизнь. Редкие голоса, как светящиеся гнилушки, мерцают кратко и
беспорядочно. Женский смех, отрывочный и нервный, одинокий и дикий в ночи,
как ржание перепуганной со сна лошади. И еноты, жирные волосатые свиньи, они
роются в помоях, и их хочется бить палкой, тяжелой бейсбольной битой, чтобы
они подлетали и с тупым шлепком спущенного мяча ударялись в стену. И как
лицо спускающегося по трапу президента, сияет непроницаемый фасад церкви.
- Ты вернешь мне ее?
Новые старые.
Случилось так, что после отмены коммунизма в его стране деньги и власть
там осели в руках у небрезгливых людей.
Небрезгливые люди, прозванные новыми, залезали по брови в говно и
чувствовали себя там, точно в рассоле огурцы или в отхожей яме личинки мух,
привольно и на месте.
Только вот от страны его долгие годы сильно воняло.
Авторитеты.
- Настоящий мужчина, - сказал ему однажды Лысый Джон, - деньги любит
больше, чем баб. Потому что бабы ему достаются легко, а деньги с трудом.
Настоящая женщина же напротив любит только себя, ибо деньги плывут к ней
сами с кошельками мужчин.
- А как же, - растерялся покойный, - любовь, красивое сильное чувство?
Это для ненастоящих, для не мужчин и не женщин?
- Еще детей и подростков, - сказал Лысый Джон, сочувственно глядя на
него с высоты своего роста. И поправил покойному съехавшую на затылок шляпу.
О чем покойный сожалел.
Что он не скульптор-монументалист, что не воздвигнуть ему на Манхэттене
памятник уличной проститутке, что возвышался бы над великим городом и его
небоскребами и свободы статуей, что свысока смотрел бы на Здание Империи,
Объединенных Наций Организацию (ОНО сокращенно) и на торговый центр, ибо в
отличие от женщин порядочных девушки перекрестков не торгуются. Будь то
стройная, как бамбуковое деревце, и гибкая, как лиана, негритянка с
фальшивой зубоврачебной улыбкой или увядшая располневшая лицом и боками, но
все еще пронзительно голубоглазая блондинка польских кровей, или
сорокалетняя еврейка с неуместно печальным взглядом как будто сонных глаз,
или юная разбитная янки с метлой на голове и вампирно карминовыми губами,
деловитая и беззаботно грубая -- цена одна, определяемая улицей и городом,
твердая, как в магазинах советской поры; говядина сорт первый, два рубля