богом данная женщина. Улыбались не только губы, улыбалось лицо, голова,
склоненная чуть-чуть набок, опущенные вдоль туловища руки, земля под ее
ногами, небо над ее головой. Сияние -- самое родственное этой улыбке слово.
Мягкое, ровное, матовое сияние ее мраморной белизны лба, обрамленного
волосами густо черного цвета, точно как у той девушки из города Секио. Так
сияет на черном бархате жемчуг да звезды в тихую ночь. Для вас это было, как
будто из-за туч выходила луна, и все преображалось, освещенное ее ласковым
светом, и сами вы неумело начинали светиться, стесняясь своего неумения.
Улыбка ее наделена была даром речи.
- Здравствуйте, - говорила она, - вот мы какие, просим любить нас и
жаловать. Мы вам нравимся?
Ваше мимическое красноречие конвульсировало полным ходом, рассказывая
эпопею электрического стула.
- Я знаю, что нравимся. Простите наше кокетство, ведь это так для нас
естественно, правда? -- как будто извинялась улыбка, и выражение
беззащитности пленяло и трогало вас. Вы расправляли плечи, выкатывали грудь
и дико вращали глазами, как театральная кукла, ища сразиться с кащеями,
карлами и великанами, готовые умереть, защищая ее, оберегая от бед и
напастей. И вы наивно верили этой улыбке, забывая, что она обращена не к
вам, а к себе самой, и вы для нее только зеркало в прихожей -- посмотреться,
поправить прическу; низшее в иерархии ее зеркал, недопущенное стоять на ее
ночном столике или покоиться в ее ручной сумке, серийное зеркало без имени и
примет. И с вами происходило то же, что случилось с покойным, о чем сказано
в других главах.
Я сижу на корме и смотрю, как, точно из тюбика паста, лезет из-под нее
пенный гребень, на губах моих горечь и соль океана, в мыслях штиль. Команда
моя в неприкаянном забытье разбрелась кто куда по всему кораблю. "Три вещи
непостижимы для меня, - говорил Агур, сын Иакеев, - и четырех я не понимаю,
- говорил он Ифиилу, Ифиилу и Укалу, - Пути орла в небе, пути змея на скале,
пути корабля среди моря и пути мужчины к девице. " Не больше понимаю и я.
Покачиваются на мелкой волне пустые бочонки вина и белая фуражка брошенного
вслед за ними за борт капитана, и, как за кормой пена, уходит и тает в
голубой дали недостижимое - жизнь.
Каштанка.
Как скучает верный пес по плетке хозяина,
так скучал покойный по женщине,
отвергшей его любовь.
Не поминальная лихом.
Ну вот, друзья, и кончилась моя книга. Вернее сказать, это автор
кончился, книга-то и не началась толком. В ней за пробелами пропуски
следуют, и знаки препинания в ней легче отыскать, чем слова, а намеки да
экивоки, чем дело. Зато не утомительно будет прочесть ознакомиться и
представление, что называется составить. Потому устроена она так удобно, что