есть...
Спохватился и написал эту главу.
Философская с названием: О единстве сущего.
Серп это турецкий ятаган, заточенный с внутренней стороны.
Слезы это пот души.
Горечь хмеля это сладость забвения.
Власяница это одетая наизнанку кольчуга.
Умножение это сложение, с одной ноги поставленное на две.
Хвост ласточки это жало змеи.
"Всего хорошего" в ее устах это приглашение на казнь.
Уголь и пепел.
Лысый Джон раздувал угли.
Разворачивая плечи и запрокидывая голову, он набирал в грудь столько
воздуха, что даже под открытым небом делалось нечем дышать, и с шумом
выпускающего пар паровоза дул на угли. Огоньки расширялись в испуге и
разбегались врассыпную, а те, что не спаслись бегством, занимались желтыми
языками, принимаясь лизать крутые бока угольных катышей. С медно-красным
лицом Джон жадно озирался на тарелку мяса, замоченного в красно-коричневом
шашлычном соусе.
- Я, - хвастался он, вороша угли, - не боюсь старости. Она такая же
жизнь, только требований предъявляет меньше.
Легко, словно на выдохе, спланировал в жаровню палый выцветший лист и,
не успев улечься, обернулся светло-серым мягким пеплом.
Дунув еще, больше для видимости, чем по делу, Джон развеял незамеченным
им пепел и стал укладывать куски мяса на гриль, с причмокиванием облизывая
пальцы. Стекающий на угли соус вторил ему жарким шипением и, воспаряя,
щекотал ноздри.
Странно, - думал покойный, - я боюсь старости и не боюсь смерти, -
думал глядя на дышащее пламенем дно жаровни, - потому, наверное, что смерть
добрее, она совсем не предъявляет требований.
Вредная привычка.
У него была привычка опаздывать в гости.
Как-то он пришел, когда уже все собрались, и хотел было войти в
комнату, как услыхал, что за дверью говорили про него. Замер, прислушался.
- Знаете, этот ваш покойный такая гнида! -- было сказано с
раздражением.
А ведь и правда, подумал он, такая.
И на цыпочках удалился.
А недавно я ее на улице встретил. Шел себе тротуаром, о своем как
всегда думал. Возвращение, женщина, смерть, жить, выжить. Смерть, думал я,