блестящий и тонкий, и налегке движешься дальше.
В такую ночь ты единственный пешеход на свете, о чем не знают
проезжающие машины; не умея и не желая скосить на обочину фары, они шипя
обдают тебя по неведению шинами из неисчерпаемой длинной и узкой, как
змеиное жало, лужи. Одна, другая и те, что торопятся следом. Пока не
кончится лужа.
Такой ночью хочется повторить за любимым писателем моего друга, даже не
повторить, а тихонечко попросить: "Отъебись, Америка". Ан нет, не
отъебывается могучая и красивая держава, дышлом достает тебя в самую печень
на неудержимом своем скаку. Скорчившись в три или больше погибели,
ухватившись за место, где была прежде печень, и где, точно ошметки
чернослива в свекольном борще, ее куски теперь купаются в натекшей из нее же
крови, глядишь ты вслед уносящейся в неведомую тебе дивную ночь будущего
стране; глядишь глазами идиота, полными тупости и тоски, в мигающем
недоумении начиная различать, что это не Америка вовсе, а самое жизнь.
О чем сожалел покойный.
В перерыве между вторым и третьим периодами они с Лысым Джоном пошли
поесть. Бостон Брюинс безнадежно, на его взгляд, проигрывали, и все же
болельщики были возбуждены и громко уверяли друг друга, что это еще не конец
и что лучше всего Брюинсы играют именно третий период, и что Чикаго еще ждет
сюрприз. Они взяли по сосиске и Хайнекену.
- Конечно, жить, а тем более хорошо жить, веселее, чем быть покойным,
то есть никакого сравнения, - говорил Лысый Джон, держа над сосиской бутылку
кетчупа, похлопывая ее по донышку и так крепко сжимая ее горло в своем
кулачине, что он боялся, Джон задушит ее совсем, и кетчуп не польется, - но
и умирать не так скучно, как застрять посередине, что называется ни жив, ни
мертв, - бутылка сказала: "Блоп" и изрыгнула на сосиску кровавую пряную
жижу, - Это все равно как сидеть в перерыве: ни начала тебе, ни конца, разве
что сосиски, - он заправил в рот последний кусок, забулькнул его пивом и,
утершись салфеткой, в нее же звучно высморкался. Тут дали сигнал к
продолжению игры, и они отправились на места. А ему было жалко, что
закончился перерыв, хотелось и дальше жевать упругую сочную сосиску и,
вдыхая острый запах кетчупа, слушать Джона, а не следить десятитысячеглазой
толпой за упрямой толкотней Брюинсов.
Настольные игры.
Есть в домино такая костяшка пусто-пусто. Казалось бы зачем, если все
равно пусто, а в игре участвует наравне с другими, такими как шесть-шесть
или, напрмер, пять-три. Это все так, думал покойный,
но ей то каково.
Глупость покойного.
По наивности или же в силу недалекости он полагал, что, как и в жизни,