австрийского военного атташе.
- Господи! - ужаснулась та. - Час от часу не легче!
- Для чего же они спрашивали про голову? - засомневался Никольский.
- Ты ее украл? По трактирам с ней ходил? На улице бросил?
- Пьяный был...
- Не имеет значения. Следовательно, и живого человека убить способен.
Логика тут есть, не спорю.
Объяснение было найдено, и Кунгурцев успокоился. Дальнейшая судьба
непутевого родственничка его не занимала. Он начал рассказывать, как днем, в
Миллионной, пробовал взять интервью у начальника сыскной полиции Путилина:
- Звоню, открывает лакей. Такая рыжая бестия. Говорит: "Никого пускать не
велено!" Ну, я дал ему рубль и без всяких помех прошел в гостиную. Смотрю,
сидит этот наш знаменитый сыщик совершенно один, с глубокомысленным видом
крутит косички из своих приказчичьих бакенбард...
- Что же теперь с ним будет? - перебила Маша, обнимая брата за плечи.
Кунгурцев пренебрежительно махнул рукой: чепуха, мол, разберутся. На
всякий случай он незаметно задвинул подальше за книги шкатулку с отложенными
шестьюдесятью рублями.
- До чего мы наивны! - продолжал он. - В этом сыщике нам хочется видеть
не иначе как русского Лекока. Нам Лекока подавай! А у Лекока-то физиономия
топором рублена, и тупым топором. Чего он дался нашему брату? Ишь, нашли
загадочную фигуру. Не понимаю, что вообще можно о нем написать. Вот недавно
совершил геркулесов подвиг, изловил какого-то отставного солдата, который
подделывал жетоны простонародных бань и получал по ним чужие подштанники.
Разве это сюжет? Ну, видать, ходил по баням, терся, голый, между мужиками.
Ну изловил. А мы уж и кричим: Лекок, Лекок! В Европе бы померли со смеху.
Тут, мне кажется, дело в чем...
Маша принесла из чулана свою старую шубку - показать, что она еще вполне
хороша. Кунгурцев, не переставая говорить, поскреб ногтем протертые до кожи
обшлага, сунул палец в одну дыру, в другую.
- Дело вот в чем, - говорил он. - Русские грабители и убийцы - это люди
безнадежно заурядные, и чтобы ловить их, нужен точно такой же человек.
Подобное излечивается подобным, клин клином вышибают. Вот где, милые мои,
собака зарыта. Путилин - воплощение посредственности, в этом-то и секрет его
успехов. Да и успехи, надо прямо сказать, весьма относительные. Вот убили
князя фон Аренсберга, и что? Тебе, Маша, мои политические убеждения
известны, знаешь, как я отношусь к жандармам, но в расследовании этого дела
я уж скорее на них поставлю. Путилину такие дела не по зубам. Тут требуется
воображение, развитой ум. Образованность, на худой конец...
- Если будешь в газету писать про убийство, - сказала Маша, - нашего
Петеньку помяни, что он хорошей нравственности и товарищи его уважают.
- Как же, напишешь! - усмехнулся Кунгурцев. - Уже подполковник Фок все
редакции объехал, приказал, чтоб ни слова. Тьфу! Народ на всех углах языки
чешет, а писать нельзя. Ни-ни! Ей-богу, невольно начинаешь думать, что все
это сами жандармы и подстроили, а теперь не знают, как расхлебаться.
Удостоился я как-то чести побывать у графа Шувалова в кабинете. Не поверишь,
Машенька! Трое часов, и все показывают разное время...
Представ перед Путилиным, рассказывал Кунгурцев, он с ходу оглушил его
вопросами: не замешаны ли в убийстве революционеры, итальянские карбонарии,
панслависты, женевские эмигранты, агенты польского Жонда? Или, может быть,