Пили водку, ели кутью.
   Иван Дмитриевич спросил у слуги, не отосланы ли ружья обратно в лавку, и,
узнав, что нет, не отосланы, дома лежат, пошел их смотреть. Все были  новые,
а одно старое, с истертым прикладом. Иван Дмитриевич взял его и  увидел  под
курками пластину с тремя латинскими буквами: "IPR".
   Вернувшись за стол, он выпил полстакана водки, потом, пересев подальше от
жены, хватил целый и стал думать о  судьбе,  от  которой  не  уйдешь.  Какая
разница, что и на чем пишет она  своим  огненным  перстом  -  "Мэне,  Тэкел,
Фарес" на стене, перед царем Валтасаром, или "IPR" на  ружье,  перед  Яковом
Петровичем Росщупкиным.
   Тем временем гости понемногу начинали забывать о том, ради чего они  сюда
собрались: кто-то тренькал на  хозяйской  гитаре,  кто-то  хотел  немедленно
играть в карты, кто-то храпел мордой в  стол,  а  росщупкинские  племянники,
захмелев, звали всех собравшихся на охоту в тульское поместье дяди,  ставшее
теперь ихним.
   Иван Дмитриевич смотрел на них терпеливо и снисходительно, как  на  малых
детей. Пускай! Им лучше было не знать страшной правды. Не всякий способен ее
вынести и не сойти с ума.
   Он опять пошел в  ту  комнату,  где  лежали  ружья.  К  каждому  ниточкой
привязана была бумажка с ценой. "Барелла", вестница смерти с ложем орехового
дерева, стоила  двадцать  пять  рублей.  Иван  Дмитриевич  отдал  одному  из
племянников четвертную, унес ружье к себе домой и повесил над кроватью,  как
вечное "мементо мори".
   Утром, продрав опухшие глаза, он долго пялился на это ружье, не  понимая,
откуда оно взялось. Наконец вспомнил. Горькая  похмельная  слюна  стояла  во
рту, и жаль было двадцати пяти рублей. Чертыхаясь,  Иван  Дмитриевич  совсем
собрался уже нести ружье назад, когда сквозь головную боль начали  выплывать
эпизоды  вчерашних  поминок,  какие-то  слова,   взгляды;   что-то   в   них
настораживало, саднило память, словно осталась  царапина  от  мелькнувшей  и
забытой полудогадки.
   "Барелла" была снята со стены, тщательно обследована, и на левом  стволе,
внизу, обнаружился неприметный фабричный штемпель с датой изготовления: "11.
1868".
   В ясном утреннем свете Иван Дмитриевич увидел новенький,  но  старательно
истертый приклад со следами  свежей  скоблежки,  чересчур  густую  и  яркую,
ненатуральную зелень на медной пластине с инициалами и вспомнил старшего  из
росщупкинских племянников, гримасу мгновенного трезвого страха на его пьяной
физиономии - он провожал взглядом Ивана Дмитриевича, идущего через  столовую
с ружьем в руке.
   Был суд. На суде Иван  Дмитриевич  выступил  свидетелем,  произнес  речь,
после которой присяжные  в  один  голос  сказали:  да,  виновны.  Верховодил
старший,   но   племянники   действовали   сообща,   попросили   ничего   не
подозревавшего хозяина  оружейной  лавки  в  числе  прочих  ружей  отправить
любимому дяде эту "бареллу". Племянников приговорили всего лишь к высылке из
Петербурга: трудно оказалось подвести их  преступление  под  статью  закона.
Тульское наследство отобрали в казну.
   Несчастный  Яков  Петрович  был  отомщен,  разговоры  утихли,   но   Иван
Дмитриевич на всю жизнь запомнил то утро, когда он сидел на кровати, держа в
руках ружье. Вечером, на поминках, страшно было, что судьба  есть,  а  утром
еще страшнее сделалось оттого, что ее  нет.  Ведь  если  существует  судьба,