сиятельство, говорили про польских заговорщиков...
   - Вон! - неистовствовал Шувалов, зажимая ладонью непослушное веко.
   Фока и Лундина как ветром вымело  из  гостиной,  лишь  ножны  брякнули  о
косяк. Вслед за ними юркнул в дверь Левицкий, за Левицким - Иван Дмитриевич,
решив воспользоваться моментом и тоже дать деру. Обалдевший Рукавишников его
не задержал. И слава богу! Толкаясь в парадном, все  четверо  вывалились  на
крыльцо, где казаки конвоя по-прежнему покуривали свои  носогрейки,  и  лишь
здесь, опомнившись, Лундин и Фок степенно направились  к  коляске.  Левицкий
стреканул в одну сторону, Иван Дмитриевич - в другую, опасаясь погони,  ведь
Шувалов с Певцовым, конечно, не простят ему  порванного  письма.  С  разгону
хотел было перелезть через ограду  и  уйти  дворами,  уже  взялся  рукой  за
холодное чугунное копьецо, как вспомнил про Левицкого. Где он, сволочь? Куда
делся? Поговорить же не успели!
   Никто вроде не преследовал. Тишина. Иван Дмитриевич вернулся к углу  дома
и, укрывшись за водосточной трубой, осторожно оглядел улицу. Она была пуста.
Претендент на польский престол исчез, растворился во мраке.  Даже  шагов  не
слыхать. Черный клеенчатый верх шуваловской кареты,  мокрый  от  растаявшего
снега, блестел под луной, как рояль. Подполковник Фок и капитан Лундин  тоже
исчезли, словно и  не  бывали,  словно  соткались  из  воздуха,  из  гнилого
питерского тумана, - призраки, нежить, которой, как в детстве учила матушка,
на все вопросы нужно твердить одно: "Приходи вчера!"
   Скорее прочь от этого дома! А то самому можно свихнуться, на них глядючи.
   Поежившись, Иван Дмитриевич поставил торчком ворот сюртука. Пора  хватать
настоящего убийцу. Пускай он никому не нужен, этот убийца, - ни  Шувалову  с
Певцовым, ни  Хотеку,  ни  Стрекаловой,  ловить-то  все  равно  надо,  иначе
собственная жизнь теряла всякий смысл.
   Слышно было, как бушует в гостиной Шувалов. Казаки пересмеивались,  есаул
раздраженно щипал усы. Ему надоело слоняться без дела под окнами, но никаких
распоряжений не поступало.
   Иван  Дмитриевич  немного  послушал  и  пошел  вдоль  Миллионной  по  уже
намеченному и обдуманному маршруту, однако через  полсотни  шагов  навстречу
вылетел запыхавшийся Константинов.  Буквально  в  следующую  минуту  на  них
вынесло и Сыча, который был уже в сапогах, пальто и фуражке.  Обидевшись  на
любимого начальника, он не шибко торопился, забежал домой одеться и хлебнуть
кипяточку.
   Константинов,  отдышавшись,  подробно  рассказал  о  своих  приключениях,
перечислил приметы гонителя: высокий, здоровый, борода мочального цвета.
   Сыч  сообщил,  что  свечи  у  дьячка   Савосина   покупал   некто   прямо
противоположного обличья: маленький, тощий и бритый.
   Внимательно слушая  обоих,  Иван  Дмитриевич  посматривал  на  окна,  где
сквозил за шторами силуэт Певцова. Как он давеча в спину-то поддал, сволочь!
И видел, главное, что Иван Дмитриевич упал на карачки. В ладонях  и  коленях
оживало воспоминание о мокрой мостовой. И за что? Нет, такое не прощается.
   - А это вам, Иван  Дмитрич,  супруга  прислала,  -  сказал  Константинов,
вынимая из-за пазухи полотняный мешочек с бутербродами.
   Иван Дмитриевич понюхал его:
   - Опять с курятиной?
   - Не знаю.
   - Ладно. А монеты где?
   - Уговор-то! - напомнил Константинов. - Одна теперь моя. Вы  давеча  сами