недавние маневры, строительство  новых  броненосцев,  перевооружение  армии?
Предполагает ли господин  Путилин  возможность  политической  провокации  со
стороны Стамбула? А самоубийство? Полностью ли исключен такой вариант?
   - Другие корреспонденты смаковали бы подробности преступления, -  говорил
Кунгурцев. - Хлебом не корми, дай расписать  окровавленные  простыни.  Но  я
всегда пытаюсь понять подоплеку событий.
   - А при чем здесь карбонарии? - спросил Никольский.
   - При том, что  несколько  лет  назад  фон  Аренсберг  воевал  в  Италии.
Говорят, он там не лучшим образом вел  себя  с  пленными,  а  у  итальянских
тайных обществ длинные руки... Но этот Лекок  меня  и  слушать  не  стал.  Я
спрашиваю: "Вы,  господин  Путилин,  осведомлены,  что  секретарь  турецкого
посольства Юсуф-паша недавно вернулся из Стамбула? Что ехал он почему-то  не
через  Одессу,  как  обычно,  а  приплыл  морем  из  Италии,  на  генуэзском
пароходе?" И знаете, как отреагировал наш сыщик? Ни в жизнь не  догадаетесь!
Спросил, сколько денег я дал лакею у входа. Я сказал, что десять рублей.
   - Десять рублей? - ахнула Маша. - А сам сперва говорил - рубль.
   - Да рубль, рубль, - успокоил ее Кунгурцев. - Я нарочно ему  так  сказал.
Глядите, мол, на какие расходы иду, чтобы с вами  побеседовать.  А  он  мне:
"Врете. Рубль вы ему дали, не больше, а могли бы и двугривенным обойтись..."
И весь разговор! Вот его какие проблемы занимают. Лекок!
   - Что это? - прислушиваясь, подала голос Маша. - Будто крикнули на улице.
   - Это я пальцем по стеклу, - сказал Никольский. - Одно слово пишу.
   - Какое еще слово?
   - Тайное. Боев научил. Гайдуки его на деревьях вырезают.
   - Ты у нас гайдук, - ухмыльнулся Кунгурцев. - Связался с этим болгарином.
Из академии попрут, куда денешься? Я тебе денег не дам, не рассчитывай.
   - Слепых буду лечить, - сказал Никольский. - Мухоморами.
   - Опять кричат. He слышите, что ли?
   Маша подошла к окну, но широкий карниз мешал рассмотреть, что  происходит
на улице.
   - Ой! Фонарь разбили!
   - Ничего удивительного, - заметил Кунгурцев. - Помните, что  было,  когда
осенью начали будки с пожарными извещателями на улицах ставить? Через неделю
ни одного  стекла  целого  не  осталось.  Что  ни  ночь  -  ложные  тревоги.
Брандмейстер прямо стоном стонал. Про фонари я уж и не  говорю.  У  нас  они
всякому пьяному поперек дороги. Злейшие враги!
   - Скоро белые ночи, - сказал Никольский.
   Маша встала коленями на подоконник, прижалась к стеклу и чуть  не  упала,
отшатнувшись: на улице хлопнул выстрел, эхо гулко ударилось в окна.
   - Не трогай! - прикрикнул на  жену  Кунгурцев,  видя,  что  она  пытается
распечатать заклеенную на зиму форточку.
   Пока он оттаскивал ее от окна, Никольский ринулся в прихожую, выскочил на
площадку и застучал сапогами по лестнице. Вспугнутые коты прыскали из углов,
бесшумными прыжками уносились вверх, на чердак.
   - Петя! Куда? Вернись! - кричала вдогонку сестра.
   Он не отвечал. Да, он надругался над мертвой головой, зато теперь  спасет
живую.
   Грудью толкнул дверь подъезда,  выбежал  на  улицу.  В  проясневшем  небе
стояла белая луна, ветер утих. Справа, шагах в двадцати,  Никольский  увидел
накрененную карету с тускло-золотым австрийским орлом. Рядом лежал на  земле