Потому я и убиваю. Я еще вот почему убиваю: а) Камень лежит на душе  моей
- камень ответственности. Поднимите этот камень, выбросьте его в жопу, тогда
я, наверное и не  убью.  Но  некому  поднять  этот  камень,  все  заняты  на
инфляции, да и голодно, б) Старуха  ходит  в  магазин,  как  императрица,  а
больше всего на свете я не люблю русских императриц. Русских царей  -  очень
люблю, обожаю также министров без портфелей и содержателей постоялых дворов,
но русские императрицы всегда вызывали у меня раздражение одним своим видом,
в) И не устану повторять про собаку. Я не знаю, как пройти в  "Савой",  меня
туда не пустят, конечно, я же не блядь, мое место, где Херес и  сомнительная
планета Йух, и бляди уже наверняка съели мою собаку,  когда  им  с  утра  не
хватило баварского паштета, а у меня до сих пор перед глазами -  мы  выходим
на прогулку, и моя сука, заждавшись, писает,  подняв  четыре  лапы  сразу  и
одновременно стремительно уносится прочь, г) Я убиваю, чтобы был счастлив не
кто-нибудь, а горячий русский монолог, такой желанный и наивный,  вечно  сам
собой недовольный, но, в сущности, ни  в  чем  не  виноватый  и  такой  весь
маленький и милый.
   И я поехал к Крамаренковой  подруге.  Вообще  старухи  за  последний  век
здорово измутировались. Если раньше старухи слово боялись сказать, вели себя
тихо, держали при себе компаньонку или  какую  больную,  то  теперь  старухи
совершенно распустились - живут в цековских домах, покупают  самое  дорогое,
любовников заводят  и  требуют,  чтобы  крепче  любил,  а  если  и  приводят
компаньонку, то исключительно в качестве лесбиянки.
   Света нисколько не удивилась
   "Что, не все облевал?" - радостно спросила она
   "Не все", - и я хмуро показал на фотографию Крамаренко.  И  преподнес  ей
набор косметики взамен той, которая навсегда скрылась под моим рваньем.
   Света расцвела. Оказывается, она мне так благодарна - и за  косметику,  и
за квартиру. Ведь Света - девушка ленивая, квартира паутиной заросла  давно,
а после того, что было, ей  волей-неволей  все  убирать  пришлось.  Квартира
теперь сияет, а под толстым слоем рванья Света обнаружила  массу  интересных
забытых вещей!  В  том  числе  много  денег  и  первый  девичий  дневник,  -
похвалилась она.
   Мы беседовали так мило, ни о чем серьезном, разве что  о  том,  как  жить
дальше, а потом она весело разделась и села у меня в  ногах,  облизывая  их,
продолжая беседу, внимательно меня слушая. Пусть она худая,  пусть  ленивая,
но ведь ласкается, и хуй в ответ тает и забывает про говно дней.
   А потом, когда мы катались по  полу,  оставляя  повсюду  отпечатки  наших
оргазмов, я понял - что пить больше не буду, а если и буду, то не так  много
и быстро. Эти отпечатки были не  унылые  или  какие-нибудь  там  блеклые,  а
сочные, сильные, настоящие. Ван Гог подавился бы  компотом  и  отрезал  себе
второе ухо, если бы узнал, как хороши наши  отпечатки.  Почему-то  раньше  я
считал их бесцветными, а тут вдруг выяснилось - они голубоглазые,  иной  раз
бледно-малиновые да любые, всех ракурсов и спектров, но совсем, конечно,  не
бесцветные. Бесцветными раньше были мои глаза! Мы отдыхали, даже пили чай  и
смотрели видео, а потом снова бросались туда, где скоро будут другие  свежие
отпечатки.
   Эти отпечатки были бесконечно всякими по форме, их разнообразие не  знало
границ. Пятна, кстати, занимали последнее  место,  а  преобладали  колеса  и
треугольники.
   "А с Крамаренко у тебя тоже получались разноцветные отпечатки?" - ревниво