да хуй чесал, как в народных сказках, а потом, чтобы старуха ушла, чего ей с
нами долго сидеть, только провоцировать. Мы  бы  с  братом  выпили  водки  и
ругали всех блядей, вместе взятых, чтобы не уводили, бляди, чужих собак.
   "Но убить надо", - звук был неутомим. "Сам знаю, что надо,  -  обрывал  я
его, - много не пизди понапрасну".
   "Не можешь убить старуху, - трубил звук,  -  убей  кого  получится.  Убей
Ельцина, не хочешь Ельцина - Назарбаева, что ли, убей, он -  казах,  у  него
охраны меньше. Я сделал вид, что не слышу, и звук повернул тему. Нудный звук
попался, наглый, кроме убийства, похоже, его больше ничего не  интересовало.
"Убей, кому говорят, - взорвался звук, - старуху!"
   Я отвернулся.
   "Тогда убей Аллу Пугачеву, - опять ныл звук, - спела  она  свое,  Мадонну
убей, Майкла Джексона, выбор большой. Не  можешь  убить  -  ладно,  пойди  в
музей, картину сожги, витрину в магазине разбей,  только  делай  что-нибудь,
хватит сидеть на печи, тем более и печи никакой нет или даже грелки".
   "Ведь смотри, - лебезил звук, -  там,  где  вчера  луч  солнца  гулял  по
рассветным мостовым и клейкие листочки отряхивались от прошлогодней  шелухи,
сегодня барыги продают наспех переведенные детективы  тридцатых  годов,  там
фраза налезает на фразу,  не  поймешь  где  отель,  а  где  резиновый  член.
Единственную же нашу радость - клейкие листочки - уже перевели на клей и  на
мыло. Все кончено, - торжествовал звук, - все-все, а некоторые еще не  хотят
убивать, еще ждут чего-то и медлят".
   "Ну и убью", - лихо пообещал я.
   А ведь с русским убийством пока  одна  беда!  Русское  убийство  сидит  в
клетке социальной беспомощности под надежным замком. Оно должно выйти оттуда
и стать частным делом! Но я пока к этому не готов.
   Убийство может быть легким и приятным для обеих  сторон.  Глагол  "убить"
легко запоминается, с ним удобно сочетать различных людей и предметы, у него
богатая иллюстрированная история.
   И я, переводчик Хересовый, убиваю не ради красного  словца,  а  опять  же
потому, что не могу молчать. У русских людей никогда ничего не  было,  кроме
духовностей, духовности заменяли им родственников, машину, загородный дом  и
собаку. Но век духовностей кончен, собаку бляди завлекли, старушек -  жалко,
вот и приходится  теперь  мне,  значит,  поэтому  и  убивать.  Я,  Хересовый
переводчик, буду как пример, а если выживет старуха, я тоже ничего не теряю;
тогда я буду полпримера, но никак не меньше чем треть.
   И убиваю я не корысти ради и даже не по  причине  кавардаков  и  макабров
российской судьбы, на которой я давно поставил жирный и смазливый крест.  Ну
что это за судьба, когда сын Ивана Грозного  убивает  в  запале  сына  Петра
Первого, а потом его за это расстреливают большевики в подвале  Ипатьевского
дома! Убиваю я, так как старушки плавают в говне дней, в нем спят и едят,  а
старуха идет по нему, не касаясь ногами.
   Но убивать надо было не в оргазме. После оргазма остаются отпечатки,  что
мы со Светой уже поняли,  да  и  в  оргазме  всякий  рад  убить.  Нет,  надо
по-другому. А как? Отвечаю: взял, перевел  две  страницы  из  Хереса,  вышел
погулять, погода хорошая, убил  и  снова  за  любимого  Хереса.  И  еще  две
страницы перевел, ни дня без строчки, терпение и труд все перетрут,  старуху
и Хереса в том числе.
   На следующий день я понял: "Пора".
   Притом и звука никакого не было, молчал, скотина, только паркет скрипел и