Великолепные и несколько зловещие в своей густой черноте волосы...
Он узнал ее волосы и вспомнил, как раскосматились они у нее однажды
после купания в озере Виннипасоки в Нью-Хемпшире, делая ведьм и русалок ее
сестрами.
А дальше у него перехватило дыхание, и сердце застучало мелко и часто,
стиснутое мгновенным приступом отчаяния: ее брови, которыми он так любовался
и которым мучительно так тщетно искал эпитеты, были как будто нарисованы
словами:
мягко блестящие, как черный соболий мех...
Но зато над следующей строкой он отвел душу, злорадно потирая ладони.
Там было о глазах.
черные, как бархатный уголь...
Он показывал язык и корчил рожи писателю. Бархатный уголь? Ну-ну, Иван
Алексеевич. Знаем, что любимое ваше словечко -- бархат, да вот только здесь
оно не пришлось. Близко, можно сказать рядом совсем, что называется на
волосок, а не в точку. Не получается бархатного угля; бархат сам по себе
остается, уголь отдельно рядышком, а вместе, в одно, не складываются, хотя
сказано, надо признать, красиво -- бархатный уголь.
И если бы еще он не знал этих глаз, но он не только знал, он нашел,
верил, что нашел, единственное слово -- название им. Так-то, Иван
Алексеевич.
Он так раздулся и покраснел от самодовольства, что сделался похож на
одетый в генеральский мундир самовар.
- Не знал, сто вы так религиозны.
- Это не религиозность. Я не знаю что...
Он тоже не понимал, что это было. Она не ходила в церковь, была
крещена, имела, но не носила нательный крест. В разговоре упоминала иногда
понятия греха, души, другой жизни, но так, что нельзя было понять,
простираются ли они дальше ее игры и кокетства. Проповедуя покорность
судьбе, упование на провидение, наслаждение днем насущным, в жизни была
волевой и целеустремленной, расчетливой, капризной и властной, удивительно
практичной и жестокой. Она преуспевала там, где другой не смог бы и выжить,
но преуспевала со смирением в позе, в улыбке, в сиянии теплых глаз.
Нет, это была не вера, не религиозность, а я не знаю что...
Но как, думал он, как случилось им быть столь похожими, этим женщинам,
жившим через три поколения друг от друга. Может, героиня писателя образ, как
говорится, собирательный, скорее тип, чем реальный человек? О нет, его не
обманешь; слишком конкретны, уникальны детали, и потом, героиня не названа
по имени, хотя рассказ наводнен персонажами, чьи имена не менее известны,
чем писательское. Вне всякого сомнения это была реальная женщина, может быть
даже, кто знает, ее дальняя родственница, какая-нибудь пра-пра. Но насколько
же ближе и лучше знал свою героиню писатель, впрочем, как и саму жизнь.
Ревность и зависть желчью поднялись к его горлу, он ненавидел писателя,