И как взошедшее с востока солнце, возникла перед ним сияющая ухмылкой
бурятская рожа, рассыпался тоненький смех кастрата.
Сон покойного.
Ему снилось, что его загрызла собака. Маленькая собачка с большими
ушами. То был мирный спокойный сон. С грустным удивлением наблюдал он, как
собачка, влажно чавкая, проедает ему горло, прилежно и неторопливо, как
прогрызает поваленное дерево бобер, с той лишь разницей, что бобры не
чавкают; древесиной особенно не почавкаешь. "Странно, - недоумевал покойный
во сне, - такая маленькая собачка и сумела меня загрызть. "
Поутру он вспомнил, что видел во сне собаку, маленькую, вислоухую, с
купированным хвостом. Она гуляла на поводке, который, ему казалось, был
плохо пристегнут.
Как хоронили покойного.
Как и положено.
Гроб заказали у Станецкого по купону с десятипроцентной скидкой,
тапочки нашлись в доме. К вечеру, как улеглась жара, потянулись гости, кто с
букетами, кто с вином. Поздравляли, жали руку, хлопали по плечу, отмечали,
как хорошо выглядит. Друзья принесли в подарок синюю птицу в футляре на
черном бархате и механическом ходу.
О чем думал покойный.
"Ибо не счастья ищу я, но дело мое зовет меня. "
Это думал не покойный, а совсем другой человек, к тому времени,
впрочем, давно покойный.
Сам же покойный думал, что слова эти ложь. Искренняя ложь отчаявшегося
человека. Еще он думал о том, почему он так думал, но так и не решил.
Было пусто, холодно и бесснежно. Хотелось женщину. Пора было идти на
работу.
Зрение и слух.
Когда он говорил с ней по телефону, ему хотелось стать одним большим
ухом. Чтоб ее голос лился в него, как вода на пересохшие в жару язык, небо,
губы, ни достигая дна и не утоляя жажды. Ухом, прижатым к телефонной трубке.
Она никогда не звонила сама и только раз сделала исключение. Позвонила,
извинилась за беспокойство и вынесла смертный приговор. Когда она кончила
говорить, в мире словно бы выключили звук. Бесшумно он положил трубку,
бесшумно скрипнуло под ним кресло, бесшумно пронеслась под окном сирена
скорой помощи. Он посмотрел на календарь: 26 января 1993 года. Он сложил
цифры, у него была привычка складывать цифры, наверное, оттого, что
складывать проще, чем вычитать, умножать и делить. Вышло тридцать, три ноль.