дождь все равно ее замочил.
- Ну коне-е-ечно, - она вытянула губы трубочкой, - всегда вот так.
- А это что?
- Панорамное зеркало, ты что не знаешь? Очень удобно, видна вся дорога,
и не нужно в боковые зеркала смотреть; и потом, у него нет слепого пятна,
можно головой не вертеть, когда перестраиваешься, очень удобно. Как ты
только без такого ездишь.
Она потянулась захлопнуть дверцу, но он придержал ее.
- Скажи, - повторил он с обреченным тупым упрямством, - чего ей надо,
чего она от нас хочет, чего не хватает ей в этой жизни!
- Эх ты, - она включила зажигание, - дожил до смерти, а в бабах так и
не разобрался.
Может быть, потому что я верил им? -- думал он, провожая взглядом
машину, которая, вырулив в полосу, удалялась, что-то тихо нашептывая себе
шинами. Он смотрел ей вслед, стоя в медленно набухающей, подбирающейся к его
лодыжкам луже, ощущая тоску и голод людоеда, оставленного людьми.
Она включила задний дворник, и он отчаянно заметался по стеклу, как
верная собака на привязи, стараясь отпугнуть каждую каплю дождя. Подъехав к
перекрестку, она взглянула в панорамное зеркало заднего вида. Покойный стоял
один посреди улицы со своим зонтом, точно солдат на карауле. Сломанная
спица, выпроставшись из-под черной материи, торчала голо, как протез из
брючины инвалида.
Геронтология.
Мир постарел. Стал рассеян и равнодушен.
Мир стал забывать своих детей, сколько их у него, кого как зовут, и кто
чем болел. Забытые, они потерялись в жизни, разбрелись без дорог,
удрученные, хмурые. И могилам их нет места в земле, а душам в небе.
Яма.
У покойного был друг, с кем они переплывали королеву русских рек Волгу.
Потом переплыли Атлантику, друг сначала, он следом. На том берегу друг
занялся своим делом и так погряз в нем, что охладел к плаванию. Покойный же
замешкался у реки Ахеронт не в силах ни отойти, ни броситься в ее тихую
черную воду; стоит с засученной брючиной, ногой пробует. Поодаль, на
мостках, Харон возится со своей лодкой; поправляет банки, гоняет мотор,
вычерпывает воду, которой набралось с полчерпака от силы -- скучает.
По-над берегом прошла мимо Бибрама Синха из Калькутты, красивейшая
среди женщин. Прошла с неизменной своей улыбкой на ярко-сочных губах.
Улыбкой, с которой, видно, она родилась, как остальные люди рождаются с
криком. Не замедляя плавного шага, сказала, что нет никакого Харона и реки
Ахеронт, а есть бог смерти Яма. И что он добрый бог. Ее чудесные волосы
цвета небытия, колышущиеся в такт ее неторопливому ровному, как течение
несуществующего Ахеронта, шагу, исчезли за крем обрыва.
Ступни ломило от холодной воды. Он знал, что поначалу всегда кажется