Профориентация.

     Если бы покойный был художником, он бы нарисовал два крыла,
     черные изогнутые серпами, и глаза,
     безжалостные, как чужое счастье.
     Крылья и глаза смерти.
     Если бы покойный был писателем, он бы посвятил ей свою книгу,
     ей и, конечно, дочери.
     Но он был всего лишь покойным по призванию и по судьбе.


Бибрама Синха.

     Так звали красивейшую  среди женщин. И была она  родом из  Калькутты, а
лицом  похожа  на  девушек   Филиппин.  Стоило  ей  улыбнуться,  как  вокруг
распускались лотосы, и на их мясистых плавучих листьях восседало по огромной
слизисто влажной  лягушке с неподвижным пучеглазым взглядом водянистых глаз,
а воздух наполнял приторный аромат корицы, миндаля и ванили.
     В многоэтажном учреждении, где  волею  судьбы выпало ей работать  среди
стекла,  пластика  и химикалий,  среди  приборов, мигающих  крошечными,  как
поросячьи глазки, лампочками, среди обслуживающих эти приборы людей, точных,
расчетливых в движениях и мыслях, среди стерильных сред, халатов, перчаток и
желаний она была, словно большеглазый лягушонок Маугли посреди переплетенных
лиан в кругу волчьей стаи.
     В  тот день  она выглядела хуже, чем обычно; казалась усталой, большие,
как испуг, глаза ее были красны, помада  на губах  ее ссохлась и скаталась в
крошки. Но  и такой  она  оставалась самой прекрасной в мире. Они говорили о
квартире,  куда она только что  переехала,  о  растущих  ценах на  жилье,  о
сырости  и  холоде  предстоящей  зимы.  Она  со  вздохом  махнула  рукой,  и
обручальное  кольцо  на безымянном пальце  сверкнуло  тускло и холодно,  как
обнаженный клинок. И разве  не тогда, подумалось ему, наступает конец света,
когда красивейшая его женщина выходит замуж?
     Ее чужие цвета небытия глаза ответили утвердительно.

     Нет, друг ты  мой ситный, замок  сбивать  надобности не предвидится нам
никакой, потому не воры мы с тобой лихоимцы какие и умысла злого про себя не
держим, а даже напротив, Сим, путь  наш  прям  и праведен,  хоть  и извилист
местами, и ступеньки круты на нем и по большей части щербаты от времени, так
что под ноги себе наблюдай в оба, а то не ровен час загремим мы  с  тобой по
ступеням тем заодно  вместе с ношей нашей листовой да гремучей,  ибо объясни
мне разгадку такую, что на свете всего сильнее гремит, дребезжит да звякает?
Твоя, Сима, правда, двухмиллиметровая  листовая, и что у ней за края да углы
ведомо тебе, думаю, не понаслышке, а по отметинам на заскорузлых твоих цвета
землисто-неопределенного. И  все же кручиниться да  тревогу  бить  оснований
глубоких  нам нету, потому рукавицы я принесть не  забыл да и  ключ  от окна
чердачного  раздобыть озаботился, так  давай что  ли  сборы наши  недолги от
Кубани, как в песне той, до Волги под черту подводить. Делу стало быть время
приспело,  и канючи  да канители разводить больше  некуда. Точно как о том в