отравляли горечью противодействия.
   Никакие уговоры не могли побудить его посетить город; больше того,  его
широкое кресло всегда стояло спиной к окну, выходившему в ту  сторону,  пока
густая рощица, посаженная его собственной рукой, не разрослась и не  закрыла
город от его взора. Он постоянно бранил  глупейшие  новшества  и  улучшения,
вводимые завоевателями, не разрешал в кругу  своей  семьи  произносить  хоть
одно слово на их ненавистном языке (этому запрету  охотно  подчинялись,  так
как его домочадцы умели  говорить  только  по-голландски)  и  даже  приказал
срубить чудесную аллею перед домом, потому что она  состояла  из  английских
вишневых деревьев.
   Прежняя  неусыпная  бдительность,  что  кипела  в  нем,  когда  на  его
попечении была обширная провинция, проявлялась теперь с той же силой, хотя и
в более узких пределах. Он с неослабной рачительностью обходил границы своих
тесных владений, быстро и бесстрашно давал отпор всяким  посягательствам,  с
неумолимой  строгостью  наказывал  каждый  набег  бродяг-воришек   на   свой
фруктовый сад или скотный двор и с торжеством приводил каждую  заблудившуюся
свинью или корову в свой загон. Но для бедных соседей, одиноких новоселов  и
усталых путников его дверь была всегда широко открыта, а у огромного  очага,
этой эмблемы его собственного горячего и благородного сердца, для них всегда
находился уголок. Должен сознаться, что  он  делал  одно  исключение  в  том
случае, если несчастным посетителем оказывался англичанин или янки;  он  мог
протянуть  им  руку  помощи,   но   никогда   не   соглашался   оказать   им
гостеприимство.  А  если  случайно  какой-нибудь  странствующий  торговец  с
востока останавливал у дверей  дома  свою  телегу  с  жестяной  посудой  или
деревянными чашками, вспыльчивый Питер выскакивал, как великан из  замка,  и
учинял  такую  яростную  расправу  над  горшками  и  котлами,  что  продавцу
приходилось немедленно спасаться бегством.
   Старая военная форма, потертая от усердной чистки, аккуратно  висела  в
парадной спальне и исправно проветривалась в  первый  погожий  день  каждого
месяца; треуголка и верная сабля,  уныло  отдыхая,  висели  в  гостиной  над
камином, обрамляя портрет знаменитого адмирала Вон-Тромпа {1}, изображенного
во весь рост. В своей домашней империи Питер Стайвесант поддерживал  строгую
дисциплину, установив хорошо налаженный деспотический  образ  правления;  но
хотя его воля была высшим законом, все же он  постоянно  стремился  к  благу
своих подданных. Он следил не только  за  тем,  чтобы  им  хорошо  жилось  в
здешнем мире, но также за их нравственностью и блаженством на том свете, так
как  щедро  наделял  их  превосходными  наставлениями,  и   никто   не   мог
пожаловаться на то, что в случае необходимости он бывал скуп на спасительные
наказания.
   Добрые старинные голландские праздники,  в  которых  время  от  времени
проявляются полнота сердца и душевная благодарность и которые, к  сожалению,
забыты моими согражданами,  в  поместье  губернатора  Стайвесанта  неизменно
соблюдались. Новый год был  поистине  днем  безоглядной  щедрости,  веселого
пиршества и  сердечных  поздравлений,  когда  грудь  переполнялась  подлинно
дружескими чувствами, а за обильным столом царила  бесцеремонная  свобода  и
непринужденное веселье, неизвестные в наши дни вырождения и внешнего  лоска.
Пасха и пятидесятница {2} добросовестно соблюдались во всех его владениях; и
день святого Николая не проходил без подарков, подвешивания чулка в каминной
трубе и соблюдения всех остальных положенных для этого случая обычаев.
   Раз в год, первого апреля Питер Стайвесант облачался в полную  парадную