могла посрамить алмаз, все  же  он  был  только  смертным,  измученным  этим
упорным противодействием и бесконечным витийством; и сознавая, что, если  он
не согласится, жители города все равно  могут  уступить  своим  склонностям,
или, вернее, страхам, не дожидаясь его согласия, он поэтому, скрепя  сердце,
приказал вручить ему бумагу с текстом капитуляции. Ее подали ему  наверх  на
конце шеста; нацарапав под условиями сдачи свою  подпись,  Питер  Стайвесант
проклял всю толпу,  обозвав  ее  шайкой  трусливых,  мятежных,  выродившихся
плоскозадых людишек, швырнул капитуляцию им на  головы,  захлопнул  окно,  и
было слышно, как он в бурном негодовании, стуча деревянной ногой,  спустился
по лестнице. Толпа тотчас же бросилась наутек;  даже  бургомистры  поспешили
очистить площадь перед домом, опасаясь, как бы отважный Питер  не  вышел  из
своего логова и не приветствовал их каким-нибудь малоприятным знаком  своего
неудовольствия.

   
ГЛАВА IX

   В которой содержатся размышления об  упадке  и  разрушении  империи,  а
также рассказывается об окончательном прекращении голландской династии.

   Среди многочисленных событий нашей интересной и достоверной истории, из
которых каждое в свое время казалось  самым  ужасным  и  горестным,  нет  ни
одного, причиняющего чувствительному историку такую душераздирающую  скорбь,
как упадок и разрушение  прославленных  и  могущественных  империй!  Подобно
оратору, понаторевшему в произнесении надгробных речей,  чья  буйная  скорбь
подчинена своду  правил,  чьи  чувства  надлежащим  образом  приноровлены  к
переменам настроения, к тому, чтобы то рассыпаться в восторженных  похвалах,
то погружаться в безысходную тоску, подобно такому оратору, всегда  готовому
бить себя в грудь на запятой, потирать лоб на точке с  запятой,  содрогаться
от ужаса на тире и разражаться бурным отчаянием на восклицательном знаке,  -
так и ваш удрученный горем  историк  подымается  на  кафедру,  склоняется  в
молчаливом волнении над развалинами былого величия,  поднимает  укоризненный
взгляд к  небу,  окидывает  негодующим  и  печальным  взором  все,  что  его
окружает, придает своему  лицу  выражение  непередаваемой  словами  муки  и,
призвав   этими   красноречивыми   приготовлениями   весь   одушевленный   и
неодушевленный мир разделить с  ним  его  печаль,  медленно  вытаскивает  из
кармана белый носовой платок и, прижимая его к лицу, всхлипывает  и  как  бы
обращается к своим  читателям  со  словами  самого  слезливого  голландского
писателя: "Вы, у кого есть носы, готовьтесь сейчас сморкаться!" или, вернее,
приводя цитату более точно, "пусть каждый высморкается!"
   Есть ли такой читатель, что  может  без  волнения  созерцать  гибельные
события, из-за  которых  прекратились  великие  мировые  династии?  Окидывая
умственным взором ужасные и величественные развалины  царств,  королевств  и
империй, отмечая страшные судороги, сотрясавшие их  основы  и  вызвавшие  их
прискорбное  падение,  печальный  исследователь  чувствует,  как  его  грудь
наполняется тем большим состраданием, чем возвышеннее окружающие его  жуткие
картины; все мелкие чувства, все личные несчастья отходят на второй  план  и
забываются. Как беспомощный человек борется в кошмаре  за  свою  жизнь,  так
несчастный читатель задыхается и стонет, и напрягает  все  силы,  охваченный