глыбы; вода всплескивалась между ними; они набегали одна на другую,  большая
и  крепкая  затопляла  слабейшую,  а  если  встречала   сильный   упор,   то
поднималась одним краем вверх, иногда долго плыла в таком положении,  иногда
обе глыбы разрушались на мелкие  куски  и  с  треском  погружались  в  воду.
Глухой шум, похожий по временам на  скрип  или  отдаленный  стон,  явственно
долетал до наших ушей. Полюбовавшись несколько времени  этим  величественным
и страшным зрелищем, я воротился к матери и долго, с  жаром  рассказывал  ей
все, что видел. Приехал отец из присутствия, и  я  принялся  с  новым  жаром
описывать ему, как прошла Белая, и рассказывал ему еще долее,  еще  горячее,
чем матери, потому что он слушал меня как-то  охотнее.  С  этого  дня  Белая
сделалась постоянным предметом моих наблюдений.  Река  начала  выступать  из
берегов и затоплять луговую  сторону.  Каждый  день  картина  изменялась;  и
наконец разлив воды, простиравшийся с  лишком  на  восемь  верст,  слился  с
облаками.  Налево  виднелась  необозримая  водяная  поверхность,  чистая   и
гладкая, как стекло, а прямо против нашего дома вся она  была  точно  усеяна
иногда  верхушками  дерев,  а  иногда  до  половины  затопленными  огромными
дубами,  вязами  и   осокорями,   вышина   которых   только   тогда   вполне
обозначалась; они были похожи на маленькие, как  будто  плавающие  островки.
Долго не сбывала полая вода, и эта медленность  раздражала  мое  нетерпение.
Напрасно мать уверяла меня, что она  не  поедет  в  Сергеевку  до  тех  пор,
покуда не вырастет трава: я все думал, что нам, мешает река и что мы  оттого
не едем, что она не вошла в берега. Вот уже наступила  теплая,  даже  жаркая
погода. Белая вошла в межень, улеглась в своих песках;  давно  уже  зеленели
поля и зазеленела  урема  за  рекою,  а  мы  все  еще  не  ехали.  Отец  мой
утверждал, что трудно проехать по тем местам, которые были  залиты  весеннею
водою, что грязно, топко и что в долочках или размыло  дорогу,  или  нанесло
на нее илу; но мне все такие препятствия  казались  совершенно  не  стоящими
внимания. Желание скорее переехать в Сергеевку сделалось у меня  болезненным
устремлением всех помышлений и чувств к одному предмету; я уже не мог  ничем
заниматься, скучал и привередничал. Можно  было  предвидеть  и  должно  было
принять действительные меры, чтоб  укротить  во  мне  эту  страстность,  эту
способность увлекаться до самозабвения и впадать в  крайности.  Впоследствии
я слышал сожаление моей матери,  что  она  мало  обращала  внимания  на  эту
сторону моего характера, великую помеху в жизни и причину многих ошибок.
     Я думал, что мы уж никогда не поедем, как вдруг - о счастливый день!  -
мать сказала мне, что мы едем завтра. Я чуть не  сошел  с  ума  от  радости.
Милая моя сестрица разделяла  ее  со  мной,  радуясь,  кажется,  более  моей
радости. Плохо я спал ночь. Никто еще не вставал,  когда  я  уже  был  готов
совсем. Но  вот  проснулись  в  доме,  начался  шум,  беготня,  укладывание,
заложили  лошадей,  подали  карету,  и  наконец  часов  в  десять  утра   мы
спустились на перевоз через реку Белую. Вдобавок ко всему Сурка был с нами.


СЕРГЕЕВКА

     Сергеевка  занимает  одно  из  самых  светлых  мест  в   самых   ранних
воспоминаниях моего детства. Я чувствовал тогда природу уже сильнее, чем  во
время поездки в Багрово, но далеко еще не так сильно,  как  почувствовал  ее
через несколько лет. В Сергеевке я только радовался спокойною радостью,  без
волнения, без замирания сердца. Все время, проведенное мною  в  Сергеевке  в