стремились все мои мысли и желания; Евсеич  пошел  с  нами,  держа  в  руках
приготовленные удочки; мать смеялась, глядя на нас, и весело сказала:  "Окон
и дверей нет, а удочки у вас готовы". Я от радости ног под собой не  слыхал:
не шел, а бежал вприпрыжку, так что надо было меня держать за руки. Вот  оно
наконец мое давно желанное  и  жданное  великолепное  озеро,  в  самом  деле
великолепное! Озеро Киишки тянулось разными  изгибами,  затонами  и  плесами
версты на три; ширина его была очень неровная:  иногда  сажен  семьдесят,  а
иногда полверсты. Противоположный берег представлял лесистую  возвышенность,
спускавшуюся к воде пологим скатом; налево озеро оканчивалось  очень  близко
узким рукавом, посредством которого весною, в полую воду, заливалась в  него
река Белая; направо за изгибом не видно было конца  озера,  по  которому,  в
полуверсте  от  нашей  усадьбы,  была  поселена  очень  большая   мещеряцкая
деревня, о которой я  уже  говорил,  называвшаяся  по  озеру  также  Киишки.
Разумеется, русские звали ее и озеро, и вновь поселенную  русскую  деревушку
Сергеевку, просто "Кишки" -  и  к  озеру  очень  шло  это  названье,  вполне
обозначавшее его длинное, искривленное протяжение. Чистая, прозрачная  вода,
местами очень  глубокая,  белое,  песчаное  дно,  разнообразное  чернолесье,
отражавшееся в воде как в зеркале и обросшее  зелеными  береговыми  травами,
все вместе было так хорошо, что не только я, но и отец мой и  Евсеич  пришли
в восхищение. Особенно был красив и живописен наш  берег,  покрытый  молодой
травой и луговыми цветами, то есть часть  берега,  не  заселенная  и  потому
ничем не загаженная;  по  берегу  росло  десятка  два  дубов  необыкновенной
вышины и толщины. Когда мы подошли к воде, то увидали новые  широкие  мостки
и привязанную к ним новую лодку: новые причины к новому  удовольствию.  Отец
мой позаботился об этом заранее, потому что вода была мелка  и  без  мостков
удить было  бы  невозможно;  да  и  для  мытья  белья  оказались  они  очень
пригодны, лодка же назначалась  для  ловли  рыбы  сетьми  и  неводом.  Сзади
мостков стоял огромнейший дуб в несколько охватов толщиною; возле  него  рос
некогда другой дуб,  от  которого  остался  только  довольно  высокий  пень,
гораздо толще стоявшего дуба; из любопытства мы  влезли  на  этот  громадный
пень все трое, и, конечно,  занимали  только  маленький  краешек.  Отец  мой
говорил, что на нем могли  бы  усесться  человек  двадцать.  Он  указал  мне
зарубки на дубовом пне и на растущем дубу и сказал, что башкирцы,  настоящие
владельцы земли, каждые сто лет кладут такие заметки  на  больших  дубах,  в
чем многие старики его уверяли; таких зарубок на пне было только две,  а  на
растущем дубу пять, а как пень был гораздо толще  и,  следовательно,  старее
растущего дуба, то и было очевидно,  что  остальные  зарубки  находились  на
отрубленном стволе дерева. Отец  прибавил,  что  он  видел  дуб  несравненно
толще и что на нем находилось двенадцать заметок,  следовательно,  ему  было
1200 лет. Не знаю, до какой степени были справедливы рассказы башкирцев,  но
отец им верил, и они казались мне тогда истиной, не подверженной сомнению.
     Озеро было  полно  всякой  рыбы,  и  очень  крупной;  в  половодье  она
заходила  из  реки  Белой,  а  когда  вода  начинала  убывать,  то  мещеряки
перегораживали плетнем узкий и неглубокий проток, которым соединялось  озеро
с рекою, и вся рыба оставалась до будущей весны в  озере.  Огромные  щуки  и
жерехи то и дело выскакивали из  воды,  гоняясь  за  мелкой  рыбою,  которая
металась и плавилась беспрестанно. Местами около берегов и трав рябила  вода
от рыбьих стай, которые теснились на мель и даже  выскакивали  на  береговую
траву: мне сказали, что это рыба мечет икру. Всего более  водилось  в  озере
окуней и особенно лещей. Мы размотали удочки и принялись  удить.  Отец  взял