части, вроде  бы единственно подходившей ему, отсутствовали, но была введена
должность помощника  начальника редакционно-издательского отдела  при ученом
совете  института (ПНРИО  при  УС,  он не сразу запомнил и еще дольше не мог
выговорить  разом).  Профессиям  и  навыкам  служащих   здесь  не  придавали
значения, прикажем - станешь доктором  наук. Отдел состоял из  двух человек,
шефа  и  заместителя, вследствие  чего сама работа, естественно, ложидась на
второго,  благо  хоть требовала  из  умений  лишь относительной грамотности.
Федорин хорошо  учился  в школе и новой  специальностью  овладел в  довольно
короткий срок. Главной сложностью оказалось выбивать из большезвездных мужей
плоды  творчества,   какие-нибудь   тезисы  к  отчетной  научно-практической
конференции.  Побегав  за  ними  по  коридорам,  отделам,  кабинетам,  когда
припирал срок, добыв наконец вымученные странички, оставалось их в меру  сил
причесать  и  отдать  компьютерной машинистке Вале. Затем тезисы  шлепали на
ротаторе в количестве ста экземпляров, указав в данных нужные для публикации
"300", слали в нужные инстанции и  раздавали  довольным участникам,  остаток
скидывали  в библиотеку. Выпускали  никчемные методички, которыми заставляли
пользоваться  курсантов  (то  есть  теперь   слушателей),  сборники  статей,
замначальника по научной части лелеял  даже  в мечтах "Вестник" или  "Ученые
записки", но о практическом внедрении, к счастью, речи пока не шло.
     При возможности  Федорина обещали перевести на более  подходящее место,
хотя он быстро свыкся  с назначенным и все реже ощущал себя в  чужом костюме
среди незнакомой публики.
     Процесс   армейского   воспитания  всегда  представлялся  ему  в   виде
четырехугольной  тюрьмы,  охватывающей голый плац,  где  под  жгучим солнцем
краснорожие  унтеры  гоняют  до  обмороков  звероподобных  тупых  юнцов,  не
способных полезно служить  обществу... В жизни хватало  и  этого,  но многое
удивило  его.  Среди  курсантов и преподавателей нашлось немало  умных и все
понимающих людей,  надевших форму в силу разных  причин и подшучивавшими над
уставными глупостями. Дело свое сотрудники в большинстве знали,  не придавая
значения  маршировке  на  общих  разводах  -  так,  специфика  ведомства.  В
аудиториях  и  классах  шла  действительная  учеба  с  лекциями, семинарами,
рефератами,   успевающими  и   отстающими,  освоением  нового  материала   и
закреплением  пройденного.  Странные  штатскому  уху  предметы отличались не
меньшей  разработанностью,  чем  какое-нибудь ресурсоведение  природных  зон
страны, имелась  та же всеобщая философия, нынешняя информатика, заграничные
языки.
     Научную  механику  в высших  образовательных  учреждениях  Федорин знал
плохо, что-то  наблюдал  в студенческий  период. Тем  неожиданнее  оказалось
наличие  здесь  всех  должных  атрибутов -  плановых тем,  исследовательских
заданий, раздачи степеней. Ерундовость и формализм результатов народ  вполне
сознавал, но ведь так обстояло почти во всех  неприкладных  отраслях. К тому
же  тут жестче, чем  где-либо, выполнялось  установление "положено - значит,
должно  быть",  усугубленное  архиконсерватизмом и  неизменностью  правил  с
древних времен. Свежему взгляду острее виделось противоречие, несовместность
вольной мысли  с тяжелой  казенщиной, приказным порядком. Да и  та же учеба,
развитие  составляют  процесс  творческий,  индивидуальный,  а  вколачивался
прежде  всего параграф,  штампы,  стандартный набор.  Не  говоря  о том, что
львиная  часть   проходимого,  как  и  везде,  выпускникам  едва  ли   могла
когда-нибудь пригодиться.
     Впрочем,  уставшего  от  невзгод  Федорина  все  это  заботило  мало. С