иступленного бесноватого, и, набрав полные карманы булыжника, с яростью в
голове и в руках, вечером, с методичным бешенством я разбил камнями все
стекла на фасаде замка, так что один удар ранил в лоб дворецкого и раздробил
бокал, который протягивал ему отец, после чего все дамы вскочили в ужасе из
за стола и убежали.
Садовники нашли меня на другой день в чаще парка, где я просыпал хмель
моей дикой выходки.
Эти честные работники, одряхлевшие у нас на службе, не очень были
удивлены такой вспышкой. Они увидели в этом, без сомнения, естественное
продолжение моих ребяческих проступков-распахнутых мною птичников,
истоптанных лужаек, сломанных затворов и однажды варварски срезанных всех
лучших роз сада, которые я разбросал по аллеям.
Во время этой выходки мне было семь лет. Воспитание мое с тех пор
перешло из рук женщин в руки учителей, которые сменялись каждый месяц
нескончаемой вереницей. Я вспоминаю престранные фигуры. Среди них были и
толстые, и худые, с большими животами и плоскими спинами, с обликом духовных
лиц и с учеными манерами, были истертые лица старых церковников и глупые
физиономии юных мирян, от одних так и несло ризницей, от других библиотекой.
Я вспоминаю о них, как о нарушителях моей свободы, и от них всех остались
мне кое какие познания в латыни, еще меньше в греческом, никаких - по
математике, отрывки из истории, и от одного из них, - к которому я был
достаточно расположен, и который где то кончил свою жизнь поэтом, - точные
сведения по мифологии вместе с знанием богов, их знаков отличия и любовных
историй.
Мои же - начались рано. Мансарды и житницы были местом моих похождений.
Моим первым забавам служили матрацы горничных и связки сена пастушек. Мне
были знакомы и призывные звонки, прерывавшие любовную игру, и лай собак,
смущающий во время объятий. Я обнимал талии служанок и мял деревенские
груди. Жеманство камеристок оттеняло наивность крестьянок. Но скоро жаргону
одних и деревенскому говору других я стал предпочитать веселых девушек
соседнего города. Благодаря одной из них и скандалу оргии, немного шумной, и
случилась моя ссора с отцом, из за его неуместных упреков, последствия
которой я мог обдумывать на свободе на борту "Несравненного", под свист
свежего ветра, который, вместе с зыбью, несся с открытого моря.
"Несравненный" имел на своем скульптурном носу морскую фигуру,
крылатую, покрытую чешуей, позолоченную, а на корме- четырех гениев,
поддерживавших, каждый одной рукой, по фонарю с переменным светом и дувших
своими золочеными ртами в закрученные раковины.
Разноцветные птицы восточных вод и белые нырки северных морей вились
вокруг блуждающих огней нашего корабля.
Голова морского бога отражалась в зеркальных водах и покрывалась
брызгами шумных волн. От тропического солнца трескалась ее иссохшая
позолота, и луны полярных ночей серебрили ее ледяную улыбку. Она видела
недвижными глазами своими выгибы заливов и углы мысов; ее уши внимали
безмятежной гармонии прибоя на песчаных отмелях и бушеванию волн у береговых
скал.
Разные чужеземные люди подымались на палубу. Мы принимали бородатых
людей в одеждах из жирной кожи. Они приносили нам ничего не говоря, рога
оленей, моржевые клыки и медвежьи шкуры; желтые и церемонные карлики
предлагали нам шелковые коконы, резную слоновую кость, лаковые вещи и