у набережной и спустили сходни.
Полидор поднялся с подушек, на которых он лежал на носу ладьи. Легкий
тент защищал его от солнца; шелковая ткань была растянута поверх четырех
серебряных древков; он приподнял ее край рукою, осыпанной перстнями. Костюм
его изумил меня; на нем было широкое разноцветное одеяние, а в петлице у
него верещал один из этих пестрых тюльпанов, которых зовут попугаями.
Впрочем, сама барка была сплошной птичьей клеткой. Я немного неосторожно,
быть может, соскочил на палубу, потому, что клетки переполненные любопытными
птицами, всполошились хлопаньем крыльев и криками, а я носком сапога попал в
мандолину, которая тоже валялась там. Кучи книг, в которых я запутался,
рухнули в воду и погрузились, увлекаемые тяжестью своих переплетов.
Голубоватые, темнокрасные, зеленые и пурпурные их сафьяны и инкрустированные
кожи, казалось, сквозь воду, в которую они погружались, превращались в
разноцветных рыб,- зеленоватых мурен и оранжевых карпов. Чтобы завершить
смятение, маленькая обезьянка, которой я наступил на хвост, с криком влезла
на снасти, и, добравшись до вершины мачты, уселась там и щурила глаза на
своем голом лице.
Полидор сделал вид, что он ничего не замечает и усадил меня; он выказал
себя более церемонным, чем экспансивным, но проявил утонченнейшую
любезность. Он пригласил меня обедать.
Барки зашвартовались в линию, и можно было удобно переходить с одной на
другую. Накрытый стол ждал нас на второй. Вечер был прекрасный и теплый, а
обед - превосходный. Обезьянка, спустившаяся со своей мачты, прыгала вокруг
нас, жонглируя стеклянными шариками, которые разбивались, распространяя
приятные ароматы.
В конце обеда, придя в хорошее расположение духа, я стал намекать
Полидору, что не сомневаюсь в том, что третья барка ревниво скрывает какую
нибудь прекрасную даму, в которую он влюблен. Он улыбнулся и, взяв меня за
руку, попросил следовать за ним. Эта барка была устроена несколькими
будуарами и салонами для отдыха. Она была обита драгоценными шелками;
хрустальные и бронзовые люстры незаметно покачивались от легкой речной зыби;
в середине была зеркальная ротонда.
Предложению моему поселиться в замке Полидор предпочел пребывание на
своих барках. Четвертая, в которой я оставил его, состояла из удобных
комнат. Я пожелал ему доброй ночи и удалился.
Несколько дней спустя он навестил меня. Он нес под мышкой книгу и
зонтик для защиты от солнца. Я показал ему замок. Он живо заинтересовался
мхами, покрывавшими старые камни. Мне он показался бледным, и я поставил ему
в упрек однообразие его жизни. Мои офицеры, добрые малые, умеющие
повеселиться, могли бы его развлечь в его уединении. Он отказался. "Нет,-
сказал мне он,- я предпочитаю мой пловучий дом. Река навевает сладкий сон:
она баюкает еле слышно, и течение ее так же беззвучно, как течение жизни, и,
чувствуешь, она тебя несет и в то же время не уносит течением. Я люблю мое
сидячее уединение; я люблю остроконечную и очаровательную тень, которую
каждый вечер бросает на воды ваш замок. Сквозь большую арку моста я вижу
тополя на острове; здесь так недалеко море, что некоторые чайки залетают
даже сюда, я люблю их полет; лет ласточек тоже развлекает меня; летучие мыши
чертят свои круги, и моя обезьянка сторожит их по вечерам. Они птицам то же,
что она человеку, и подозрительны и близки".
Увидав, что Полидор упорен в своих странностях, я не стал нападать на