когда он прогибался, и упрашивал, и объяснял каждому психу, который звонил
по любому поводу...
   Я раскладывал почту рядом с Д.Г. на маршруте 501, не очень плохом.
Мешок я поднимал с трудом, но это было возможно и давало хоть какую-то
надежду.
   Хоть Д.Г. и знал, что его ящик стоит вверх тормашками, руки его
шевелились все медленней. Он просто-напросто сложил слишком много писем в
своей жизни -- и даже его омертвевшее к ощущениям тело, наконец,
взбунтовалось. Несколько раз за утро я замечал, как он шатается. Он
останавливался и покачивался, впадал в транс, встряхивался и впихивал в
мешок еще несколько писем. Мне этот человек был не особенно симпатичен. Он
прожил отнюдь не храбрую жизнь и оказался, более или менее, порядочным
куском дерьма. Но всякий раз, когда он шатался, что-то во мне шевелилось.
Будто верный конь, который больше не может идти. Или старая машина, что
просто сдалась как-то утром.
   Почта была тяжелой, и, пока я наблюдал за Д.Г., меня охватил смертный
озноб.
   Впервые больше чем за 40 лет он может пропустить утреннюю развозку! Для
человека, настолько гордившегося своей работой и профессией, как Д.Г., это
могло стать трагедией. Я пропустил множество утренних развозок, и мне
приходилось возить мешки к ящикам в собственной машине, но мое отношение
было несколько иным.
   Он снова покачнулся.
   Боже всемогущий, подумал я, неужели кроме меня этого никто не замечает?
   Я оглянулся: всем трын-трава. Все они время от времени признавались в
любви к нему: Д.Г. -- хороший парень. Но теперь хороший парень тонул, и
никому никакого дела. Наконец, передо мной осталось меньше почты, чем
перед Д.Г.
   Может, смогу помочь ему хотя бы поднять журналы, подумал я. Но подошел
клерк и накидал мне еще больше, и я снова почти сравнялся с Д.Г. Обоим
придется круто.
   Я на мгновение запнулся, потом стиснул зубы, расставил ноги пошире,
пригнулся, будто мне по мозгам только что дали, и шуранул внутрь массу
писем.
   За две минуты до готовности к отправке и Д.Г., и я разобрали все
письма, разложили и упаковали журналы, проверили авиапочту. У нас обоих
получится. Я волновался напрасно. Тут подошел Булыжник. Он нес две связки
циркуляров. Одну он дал Д.Г., вторую -- мне.
   -- Их надо включить, -- сказал он и отошел.
   Булыжник знал, что мы не сможем включить эти циркуляры, вытащить мешки
и встретить грузовик вовремя. Я устало обрезал шнурки на пачке и начал
раскладывать. Д.Г. просто сидел и смотрел на свою связку.
   Потом он опустил голову, положил ее на руки и тихо заплакал.
   Я не верил своим глазам.
   Я оглянулся.
   Остальные почтальоны даже не смотрели на Д.Г. Они снимали свои письма,
сортировали их, болтали и смеялись друг с другом.
   -- Эй, -- окликнул я их пару раз, -- эй!
   Но они даже не взглянули на Д.Г.
   Я подошел к нему. Тронул его за руку: