какая жалость.
   Она вернула мне ручку и подпись -- сплошные каракули. Открыла письмо,
начала читать, а я повернулся уходить.
   Тут она оказалась в дверях, расставив руки. Письмо валялось на полу.
   -- Злой злой злой человек! Вы пришли сюда изнасиловать меня!
   -- Послушайте, леди, дайте пройти.
   -- У ВАС ЗЛО НА ЛБУ НАПИСАНО!
   -- Тоже мне, новость. А теперь пропустите!
   Одной рукой я попытался ее оттолкнуть. Она вцепилась ногтями мне в
щеку, хорошенько так. Я уронил сумку, кепка скатилась, и когда я
промакивал кровь платком, она дотянулась и гребнула другую щеку.
   -- АХ ТЫ ПИЗДА! ЧТО, НЕ ВСЕ ДОМА, К ЧЕРТОВОЙ МАТЕРИ?
   -- Вот видите? Видите? Вы злой!
   Она прямо вся прижалась ко мне. Я схватил ее за жопу и впился в нее
ртом.
   Эти груди ко мне прижимались, она вся ко мне приклеилась. Закинула
назад голову, подальше от меня -- -- Насильник! Насильник! Злой насильник!
   Я нагнулся, ртом захватил ей одну сиську, переключился на другую.
   -- Насилуют! Насилуют! Меня насилуют!
   Она была права. Я спустил ей трусы, расстегнул ширинку, вставил, довел
ее так до кушетки. Мы оба на нее рухнули.
   Она задрала ноги повыше.
   -- НАСИЛУЮТ! -- вопила она.
   Я ее кончил, застегнул молнию, подобрал сумку с почтой и вышел, оставив
ее спокойно таращиться в потолок...
   Обед я пропустил, но все равно в график не уложился.
   -- Ты опоздал на 15 минут, -- сказал Булыжник.
   Я ничего не ответил.
   Булыжник взглянул на меня.
   -- Боже всемогущий, что у тебя с лицом? -- спросил он.
   -- А у тебя? -- спросил его я.
   -- Ты о чем?
   -- Не грузись.
   15
 Я опять был с похмелья, опять установилась жара -- всю неделю 100
градусов.
   Каждую ночь происходило пьянство, а с раннего утра и каждый день --
Булыжник и невозможность всего.
   Некоторые парни носили африканские шлемы от солнца и темные очки, а я
-- я был примерно одинаков, дождь ли, солнце: в драной одежде, а башмаки
настолько древние, что гвозди постоянно впивались мне в подошвы. В ботинки
я подкладывал кусочки картона. Но помогало это лишь временно -- скоро
гвозди снова вгрызались мне в пятки.
   Виски и пиво вытекали из меня, фонтанировали из подмышек, а я гнал себе
дальше с этой тяжестью на спине, будто с крестом, вытаскивая журналы,
доставляя тысячи писем, шатаясь, приваренный к щеке солнца.
   Какая-то тетка на меня заорала:
   -- ПОЧТАЛЬОН! ПОЧТАЛЬОН! ЭТО НЕ СЮДА!
   Я оглянулся. Она стояла в квартале от меня вниз по склону, а я уже и
так отставал от графика.