лежит - как соль морской волны, горька,
     она крута, над нею вьется пыль -
     тропа длиною в десять тысяч миль!"

     "А Бриндизи лежит возле моря?" -
     спросил я, глядя на юг.

     Он ответил, и голос его потеплел:
     "У самого моря, друг.
     Шумное место, скажу тебе. Много домов и лачуг.
     Выйдешь на улицу - столько народу вокруг.
     Море плещется у причалов,
     а в море полно кораблей -
     лодочек, шлюпок и яхт,
     мачт и высоких рей,
     ржавых бортов торговых судов,
     в ряд - посветлей, посмуглей,
     а те, что в дальние страны идут, -
     всех больше, всех тяжелей..."

     Словно в синей морской глубине,
     плещется рыбья стайка,
     через воздушные ямы
     скользит белоснежная чайка.
     То падает, то взлетает она,
     как серп в руке жнеца,
     проносится, крыльями свет ловя,
     блестит, словно капля свинца,
     золотые колосья солнца связывая в снопы,
     по лучику отсекая от солнечного венца, -
     рубит, режет, кромсает воздух,
     но не оставляет рубца,
     и над ландшафтом зеленым
     эхо звучит без конца:

     "Зачем на волю рвешься ты?
     Зачем на волю рвешься ты?
     Зачем глядишь глазами сироты
     туда, на юг, в страну своей мечты?
     В ту сторону, где море? Над Бриндизи,
     да, над Бриндизи, прямо над Бриндизи
     всю ночь бомбардировщики гремят,
     и за снарядом падает снаряд, -
     а утром рейды тишиной полны,
     и корабли досматривают сны,
     и пеною пути занесены
     к далеким берегам твоей страны.
     Нет больше в море никаких дорог,
     над океаном не плывет дымок,
     лишь по утрам волна наискосок