драгоценную сущность вина,
     что под осень запенится в бочках,
     расплавленной медью сверкая,
     расточая малиновый блеск.

     Белая вдаль от концлагеря вьется дорога,
     хутора, деревушки, поселки минуя, - Сан-Пьетро,
     за ним - Тутурано...
     Тутурано, - о да, - городок бело-розовых улиц,
     колокольни красно-кирпичной,
     маленьких солнечных скверов, где плещут фонтаны
     и дети резвятся,
     за три мили всего так спокойно стоит городок
     от концлагеря, проволок, от штыков и винтовок.
     Через путаницу бело-розовых улочек, двориков,
     скверов бережно белая вьется дорога,
     опасаясь нарушить покой этой светлой картины,
     эту идиллию, этот мирок безмятежный.
     Тутурано, о да, Тутурано...
     Какое уютное слово.
     Там в открытых кофейнях у мраморных столиков
     целыми днями сидят старики, коротая
     друг с другом досуг,
     пытаются вспомнить детали событий, расходятся
     в датах и снова копаются в памяти,
     возвращаясь к насущным делам неохотно и редко.

     Там парни прицокивают языками,
     заглядываясь на девушек,
     чьи туфельки резво стучат по брусчатке.
     Там, под холодным сияньем луны,
     там, в Тутурано, дома темны и теплы,
     ставни и двери закрыты, гардины задернуты,
     жены - возле мужей, между ними - любовь или сон;
     под кровлями тишь, теплый шепот, ворчанье
     привычное и разговоры,
     и напрасно по стеклам оконным скребутся ветра
     ледяными зубами
     в безмолвной ночи,
     скользящей по темному руслу реки,
     зацелованному сусалем луны, серебром мороза,
     к далекой и солнечной бухте восхода!

     Белая вьется дорога мимо древних колодцев,
     старых часовен,
     полурухнувших стен, алтарей,
     выгонов, скотных дворов,
     курятников, кучи навозной,
     на которой багряный петух
     возвещает рассвет.