И тогда вся колонна,
     безобразно и грузно дрожа,
     как бы самую вечность проспав, пробуждается
     к жизни огромным подобьем ужа,
     извиваясь и дергаясь, будто хлестнула его вдоль спины и ползти
     указала куда исполинская чья-то вожжа, -
     сотрясается, вязнет на рыхлых сыпучих откосах, но все же
     угрюмо стремится вперед,
     тормозами визжа.

     Голоса умирают...
     Только ветер и шорох песка отвечают на скрежет
     колес в этот тягостный миг,
     только сердце
     повторяет свой прежний бессмысленный крик, -
     иссушенное горечью сердце,
     не в силах сражаться с судьбой,
     доведенное долгой борьбой
     до отчаяния ледяного,
     вырастает, звучит, словно гром в окружающей мгле,
     словно эхо колес по иссохшей земле,
     снова и снова и снова:
     Когда же все-таки в бой?
     Когда же все-таки в бой?
Когда
же
все-таки
в бой?

     На Ливийской границе. Ноябрь 1941 г.

СРЕДИ ЗИМЫ

     Горы исчезли, Гран-Сассо растаял в тумане, исчез
     каждый камень, утес и ледник, сколь ни крут,
     сколь ни черен, ни жесток,
     все окутал клубящийся мрак;
     даже кротовые холмики здесь, на тюремном дворе,
     расплываются стайками бусинок светлых,
     искрящихся блесток,
     каждый - едва ли с кулак.

     Нет ни проселочных тропок, квадратов полей
     больше нет, ни
     белесых пространств не приметно в просторах
     страны,
     ни сизых;
     даже улиток простых слюдяные следы, - а ведь
     в кольцах из них лишь недавно мерцали еще валуны,
     как в серебряных ризах, -