дробным лязгом базук и зениток и беглою дробью
     винтовок, с которыми будет слита трескотня
     пулеметов, плюющихся смертью, бурчанием пушек,
     и щелканьем пуль, и шипением моря огня,
     свистом мин, переменой прицелов, откатом орудий,
     отдачей прикладов,
     гулким уханьем бомб, что взрываются,
     вдосталь нападав;
     здесь, как в бутылку ни лезь,
     мы - лишь бесплотная взвесь,
     унесенная в лимбы:
     никому и не снилось доселе - скитаться по ним бы,
     но застрявшая автоколонна стоит и стоит
     до сих пор,
     и никак не смолкает неведомо чей разговор:

     "Итальяшку приткнуть,
     но еще как приятнее - фрица..."
     "Мы поедем когда-нибудь?" - "Чую, что нет!"
     - "Потерпел бы ты, Билл!.." - "Нет уж, больше
     терпеть не годится!
     Ярость требует выхода, требует боя, огня,
     не терпеть же, покуда она растерзает меня!"
     "Ну так что же, пора ведь и Роммелю тоже налопаться грязи".
     "То ли да, то ли нет".
     "Слушай, юноша, слушай, давай заруби на носу,
     усеки: крышка - или Бенгази!
     В самом деле усек? Крышка - или Бенгази!
     Крышка - или Бенгази!.."

     Уж не ветер ли это,
     приглушенный, скорбящий?
     Или просто таков
     рокот вечных песков,
     нисходящий от ласки до злости,
     как сухое царапанье кости по кости?
     Или просто бессмысленный треп, и шалят утомленные нервы,
     Ибо в кузове только снаряды, пустые жестянки
     да ящики, как ни копайся, найти невозможно
     мясные консервы?
     Кто говорит,
     чьи голоса
     долетают сквозь всхлипы ветров?
     И жужжанье песка, и гуденье моторов, и хлопанье
     пыльных брезентов, как бритвой, вспоров,
     но при этом звучат монотонней, чем капли, долбящие
     камень, и тоньше, чем писк комаров,
     на людские похожи, но каждый
     жесток и суров,
     пусть они ободряют друг друга - от них на душе