дотягивался.
   Сафонов исполнил его просьбу, поймав себя на мысли,  что  окружающий  мир
кажется ему менее реальным, чем тот, оставшийся в его тетради. Там все  было
не так, как здесь. Там во  имя  любви  люди  признавались  в  преступлениях,
которые не совершали, видели несуществующее и не  замечали  очевидного;  там
легенды, умирая, исчезали бесследно, а не ссыхались, как мумии,  у  всех  на
виду; там правда еще ослепляла  своей  наготой  и  женщина  о  трех  головах
считалась  явлением  куда  более  заурядным,  нежели  убийство  иностранного
дипломата. Тот мир сгинул навсегда, но из него  вышел  и  сейчас  протягивал
Сафонову найденное в траве яблоко, одновременно обтирая его  полой  пиджака,
хозяин этого райского сада, хитрый честный человек  с  рыжими  бакенбардами,
искатель истины, заступник  невинных,  знаток  женского  сердца  и  любитель
соленых грибочков.
   Тронулись дальше.
   - Вот получим  гонорар,  перекрою  крышу,  починю  забор,  выкопаю  новый
колодец. И  хочется,  знаете,  после  смерти  оставить  сыну  хоть  какие-то
денежки, - на ходу говорил Иван Дмитриевич. - А вы как думаете распорядиться
вашей долей?
   - Положу в банк под проценты.
   - Разумно. У вас есть счет в банке?
   - Будет, если мы с  вами  напишем  эту  книгу.  Она  должна  пользоваться
успехом.
   - Дай-то бог! - отозвался Иван Дмитриевич.
   Он шагал впереди. Глядя на его широкую спину и толстый загривок,  Сафонов
спросил:
   - Как у вас теперь с желудком?
   - Жена умерла, и разом все прошло. Сами видели, кофе пью чашками, ем  все
подряд. А тоска-а! Хоть волком вой.
   - Давно это случилось?
   - В позапрошлом году. Она любила эти места, я ее здесь и схоронил.
   Сад кончился, тропинка вилась в зарослях шиповника. Скоро вышли к Волхову
и сели рядышком на скамейке, врытой в землю среди громадных плакучих  ветел.
Сафонов жевал яблоко.
   - Ива - мое любимое дерево, - сказал Иван Дмитриевич.
   Затем он рассказал, что сам сколотил эту скамью и поставил  ее  здесь,  у
речного обрыва, чтобы погрустить иногда над текучей водой. Вторая  такая  же
стояла над могилой жены.
   - Мне тут хорошо, - говорил он. - Прихожу сюда после обеда, сижу,  смотрю
на реку, читаю Виктора Гюго.
   - Вы любите Гюго?
   - Это был любимый писатель  моей  жены.  Она  всегда  его  Ванечке  вслух
читала, когда тот был маленький.
   - Кстати, - вспомнил Сафонов, -  где  Гюго,  там  и  Чарльз  Диккенс.  Вы
показывали мне цитату из него, которую хотели  взять  эпиграфом  к  главе  о
преступлении в Миллионной. Там женщина лежит на диване и видит во сне всякую
дрянь...
   - Потому что лежит в неудобной позе, - перебив, уточнил Иван Дмитриевич.
   - В чем же смысл эпиграфа?
   - В том, что неестественность положения рождает чудовищ.
   - Я думал, их рождает сон разума, - усмехнулся Сафонов.