беседы с графом Шуваловым. Он явился в приемную за полчаса, но впущен был  в
кабинет полчаса спустя после назначенного ему времени. На этот  раз  Шувалов
держал себя с ним изысканно-вежливо, холодно и недоступно, как будто не было
той ночи в Миллионной. По лицу его Иван Дмитриевич ясно прочитал, что вообще
ничего  не  было  -  ни  Боева  с  Керим-беком,  ни  поручика,  ни  супругов
Стрекаловых, ни разорванного письма и претендента на польский престол, и  уж
тем  более,  разумеется,  не  было  ультиматума,  отчаяния,  отскочившего  и
щелкнувшего, как градина, по оконному стеклу  крючка  шуваловского  мундира.
Мычащего графа Хотека тоже, само собой, никогда не было. Никто не  собирался
сделать посла-убийцу козырным тузом в большой игре, и "Триумф  Венеры",  как
корабль-призрак, исчез при первых лучах восходящего  солнца.  Мираж,  дурной
сон, про который утром, проснувшись, не можешь сказать, сейчас все это  тебе
приснилось или много лет назад.
   По службе Иван Дмитриевич  подчинялся  столичному  полицмейстеру,  тот  -
начальнику департамента полиции, состоявшему, в свою очередь, под началом  у
министра внутренних дел, но рука Шувалова была сильнее и  длиннее.  Какой-то
Путилин! Да кто он такой? Ничтожество, жалкий сыщик. Пройдоха,  фигляр,  как
он посмел устроить этот безобразный спектакль? В итоге все начальники  Ивана
Дмитриевича, повздыхав, сошлись на том,  что  необходимо  удалить  господина
Путилина с должности начальника сыскной полиции. В вину ему были  поставлены
буйства Пупыря, вовремя не предотвращенные.
   Вдобавок и пресса  вынесла  свой  вердикт.  Хотя  никаких  публикаций  об
убийстве   фон   Аренсберга   в   газетах   так   и   не   появилось,   лишь
"Санкт-Петербургские ведомости" напечатали крошечную заметочку о его  смерти
- без указания  причин,  но  либеральный  "Голос"  не  без  ведома  Шувалова
поместил пространную иносказательную статью  об  одном  трагически  погибшем
иностранном дипломате и некоем страже порядка, тоже  безымянном.  Последний,
как утверждал автор статьи, заранее  знал  о  готовящемся  преступлении,  но
ничего не предпринимал, чтобы затем быстро схватить убийцу  и  получить  два
ордена: один русский, второй - от государя той державы, которую  представлял
убитый. Статья была подписана псевдонимом,  что  многие  сочли  своего  рода
авторским кокетством. Стиль, страстность, язвительная точность  формулировок
и  политическая  смелость  однозначно   указывали   на   Павла   Авраамовича
Кунгурцева.
   Тот факт, что бывший лакей фон Аренсберга, сообщник Пупыря,  бежал  и  не
был пойман, мог бы стать еще одним пунктом обвинения,  но  не  стал.  Федор,
мучимый совестью, сам явился с повинной.
   - Вот видите, - сказал Шувалов,  когда  Иван  Дмитриевич  ознакомился  со
свежим, только что из типографии, номером "Голоса", - дела ваши плохи. Можно
просто уволить вас со службы, а можно... Можно и начать расследование.
   За спиной Шувалова зловещей тенью маячил Певцов.  Он  делал  безразличное
лицо, но время от времени его запавшие глаза с ненавистью упирались в  Ивана
Дмитриевича. Тот невольно  поеживался  под  этим  взглядом.  Певцов  заметно
похудел, мундир на нем  висел,  как  на  пугале,  зато  на  плечах  блестели
подполковничьи эполеты. Иван Дмитриевич знал, что итальянцы высадили его  на
каком-то пустынном диком острове, где он целую неделю питался водорослями  и
выброшенной на берег тухлой рыбой. Когда  его  подобрали  эстонские  рыбаки,
Певцов не  мог  вымолвить  ни  слова,  только  плакал  и  смотрел  на  своих
спасителей безумными глазами.
   - Но подобные меры кажутся мне чересчур строгими, - продолжал Шувалов.  -