хозяйственную сумку и непоправимо искажу. Самое большее  -  я  могу  пы-
таться повторить в терминах мысли то, что происходило в  другой  "зоне",
могу стараться отделить то, что вошло в этот внезапный сгусток по праву,
от того, что другие мои ассоциации могли включить в него как нечто пора-
зительное.
   Но в глубине души я знаю, что все - ложь, что я уже отдалился от  то-
го, что со мною только что произошло, и, как уже не раз бывало, все све-
дется к тщетному желанию понять, возможно упуская призыв или тайный сиг-
нал от самой сути, ту тревогу, в которую она меня повергает, то мгновен-
ное явление мне какого-то иного порядка, куда прорываются  воспоминания,
скрытые силы и сигналы,  чтобы  создать  ослепительную  единую  вспышку,
меркнущую в тот самый миг, когда она меня убивает и выбивает из меня са-
мого. Сейчас от всего этого осталось лишь чувство любопытства,  исконное
человеческое желание: понять. Да еще спазм в устье желудка, тайная  уве-
ренность, что именно там, а не в логическом упрощении начинается и  про-
легает нужный путь.
   Ясно, что этого мало; в общем, надо мыслить, а значит, нужен  анализ,
нужно отделить то, что действительно составляет этот  вневременной  миг,
от того, что в него привносят ассоциации, чтобы приблизить его  к  тебе,
сделать больше твоим, перенести по ею сторону. Но совсем худо  придется,
когда ты попытаешься рассказать об этом другим.  Всегда  ведь  наступает
минута, когда надо попытаться рассказать одному из друзей, к примеру По-
ланко или Калаку или всем сразу за столиком в "Клюни", возможно  надеясь
в душе, что самый факт рассказа вырвет опять  из  небытия  тот  сгусток,
придаст ему наконец какой-то смысл. И будут они сидеть и  слушать  тебя,
будет там также Элен,  тебе  будут  задавать  вопросы,  стараясь  помочь
вспомнить, словно есть смысл в воспоминании, лишенном той  особой  силы,
которая в ресторане "Полидор" сумела снять его свойства минувшего, явить
его тебе как нечто живое и угрожающее, как воспоминание, сорвавшееся  со
своей привязи во времени, чтобы быть в тот самый миг,  когда  оно  вновь
исчезает, чтобы стать некой особой формой жизни, настоящим, но в  другом
измерении, силой, действующей по другой траектории. Однако слова не  на-
ходились, потому что не было мысли, способной охватить эту силу, превра-
щающую обрывки воспоминаний, отдельные, бессмысленные образы во внезапно
слившийся в единое целое умопомрачительный сгусток, в  живое  созвездие,
аннигилирующее в момент своего явления, - этакое  противоречие,  как  бы
утверждающее и одновременно отрицающее то, что Хуан, пьющий сейчас  вто-
рой бокал "сильванера", будет впоследствии рассказывать  Калаку,  Телль,
Элен, когда встретится с ними за столиком в "Клюни", и  что  теперь  ему
надо хоть как-то освоить, словно сама попытка фиксировать это воспомина-
ние не доказывала, что это бесполезно, что он лишь  разбрасывает  темные
мазки по непроглядному мраку.
 
   "Да, это так", - подумал Хуан со вздохом, и во  вздохе  было  приятие
того, что все шло "с той стороны", происходило в  диафрагме,  в  легких,
нуждавшихся в большом глотке воздуха. Да, это так, но надо же  и  проду-
мать - ведь в конце-то концов он и есть это плюс его мысль, он не  может
остановиться на вздохе, на спазме солнечного сплетения, на смутном стра-
хе перед явленным ему. А думать было бесполезно, было похоже на  отчаян-
ные попытки вспомнить сон, от которого, когда открываешь  глаза,  ловишь