и другим призраком, который исчез, но чье эхо еще  вибрирует;  возможно,
теперь он смог бы перейти от русских букв в зеркале к той, другой  речи,
возникшей на грани восприятия, к той подстреленной,  уже  отчаявшейся  в
бегстве птице, бьющей крыльями по силкам и придающей им свою форму,  не-
кий синтез силков и птицы, и само бегство будет в какой-то миг пленником
в парадоксальной попытке уйти  из  силков,  схвативших  его  мельчайшими
звеньями в миг своего распада: графиня,  книга,  незнакомец,  заказавший
"кровавый замок", баржа на заре, стук падающей на  пол  и  разбивающейся
куклы.
 
   Русские буквы все еще отражаются, колеблясь в руках толстяка, сообщая
новости дня, как впоследствии в "зоне" ("Клюни", какой-нибудь  перекрес-
ток, канал Сен-Мартен - все это тоже "зона") придется приступить к расс-
казу, придется что-то сообщить, потому что все они ждут, когда  ты  нач-
нешь рассказывать, этот всегда беспокойный и чуть  враждебный  в  начале
рассказа кружок; как бы там ни было, все ждут,  когда  ты  приступишь  к
рассказу в "зоне", в любом месте "зоны", неизвестно, где именно,  потому
что "зона" бывает в разных местах,  и  в  разные  вечера,  и  с  разными
друзьями - Телль и Остин, Элен и Поланко, и Селия, и  Калак,  и  Николь;
также и им в иные вечера выпадает явиться в "зону" с новостями из  Горо-
да, и тогда уже твой черед быть участником кружка, жадно  дожидающегося,
чтобы тот, другой, приступил к рассказу, ведь, как бы  там  ни  было,  в
"зоне" словно ощущается дружелюбная и вместе с тем  агрессивная  потреб-
ность не терять связи, знать, что с кем происходит, а почти всегда  ведь
происходит что-то имеющее значение для всех: например, когда  они  видят
сны, или сообщают новости из Города, или возвращаются из поездки и опять
появляются в "зоне" (вечерами это почти всегда "Клюни", общая территория
за столиком в кафе, но также может быть постель или  sleeping-car7,  или
машина, мчащаяся из Венеции в Мантую), в "зоне" вездесущей  и  вместе  с
тем ограниченной, похожей на них самих, на Марраста и на Николь, на  Се-
лию, на месье Окса и на фрау Марту, в "зоне", находящейся иногда в Горо-
де, и в самой же "зоне", некоем сооружении из слов, где все происходит с
такой же яркостью, как в жизни каждого из них вне "зоны". И поэтому вок-
руг Хуана как бы дышит жадно слушающий кружок, хотя никого из них сейчас
нет возле него, вспоминающего их в ресторане  "Полидор",  а  есть  слюна
тошноты, открытие памятника, цветоводы, и всегда Элен, Марраст и  Полан-
ко; "зона" - она и есть жадное внимание, льнущее, цепкое, впечатывающее-
ся в тебя, это номера телефонов, которые ты будешь набирать попозже, пе-
ред сном, какие-то комнаты, в которых будут все это обсуждать,  это  Ни-
коль, воюющая с незакрывающимся  чемоданом,  это  догорающая  меж  двумя
пальцами спичка, это портрет в английском музее, сигарета на дне  пачки,
кораблекрушение у островка, это Калак и Остин, совы, жалюзи  и  трамваи,
все, что всплывает в уме человека, иронически размышляющего о  том,  что
ему однажды придется приступить к рассказу и что, возможно, Элен не  бу-
дет в "зоне" и не будет его слушать, хотя, по сути, все, что он  скажет,
- это всегда будет Элен. А вполне может быть и так, что он не только бу-
дет в "зоне" один, как нынче в  ресторане  "Полидор",  где  все  прочие,
включая толстяка, не идут в счет, но, может статься,  рассказывать  при-
дется в еще большем одиночестве, в комнате, где только кошка да  пишущая
машинка; или, быть может, он будет тем человеком, который на  железнодо-