- Говорите, - сказал император.
- Война и мир в ваших руках, государь. Я умоляю ваше величество подумать о
своем собственном счастье и о счастье Франции, когда ваше величество будете
выбирать между превратностями войны и хорошими скрытыми выгодами мира.
- Вы говорите, как русский, - ответил император.
- Скорее, как добрый француз, как верный слуга вашего величества.
- Повторяю вам, я не хочу войны; но я не могу помешать полякам желать моего
вмешательства. Даву и Рапп доносят мне, что литовцы взбешены против
русских; они посылают ежеминутно Даву и Раппу делегатов, чтобы торопить и
убеждать нас.
- Вас обманывают, государь, - был мой ответ. Я указал императору, что из
всех соучастников раздела Польши именно русское правительство благодаря
политическому строю России больше всего подходило польским магнатам, что
уже император Павел хорошо относился к ним, а император Александр сделал
еще больше для них; я встречался со многими польскими помещиками, которые,
бесспорно, сожалели о своей прежней национальной независимости, но,
сомневаясь в возможности восстановить Польшу как большое независимое
государство, они были мало склонны вновь поставить свою судьбу на карту;
пример герцогства Варшавского, положение которого отнюдь не было
счастливым, далеко не так расположил их в нашу пользу, как Думал его
величество; между знатными польскими фамилиями существует соперничество,
которое всегда будет мешать согласованным действиям с их стороны. Я
добавил, что император не может скрывать от себя того, что теперь слишком
хорошо уже знают в Европе, а именно, что он стремится владеть разными
странами скорее для себя, чем в их собственных интересах.
- Вы этому верите, сударь? - спросил меня император.
- Да, государь, - ответил я.
- Ну, вы меня не балуете, - возразил он шутя, - однако пора обедать.
И он удалился.
Так закончилась эта беседа, продолжавшаяся более пяти часов и не оставившая
у меня никакой надежды на сохранение спокойствия в Европе.
Я говорил потом с герцогом Бассано[65], который, подобно императору, уверял
меня, что мы не хотим войны, что в Петербурге напрасно тревожатся и что
император не может теперь ничего изменить в тех мерах, которые он считал
раньше необходимым принять.
Я мало надеялся теперь на то, что император склонится к другим идеям; тем
не менее я не падал духом. Испанские дела шли довольно плохо и могли
привести к тем или иным инцидентам, которые повлекли бы за собой переход к