печать своеобразия, и моя жена, особа очень проницательная, сразу же решила,
что это какой-то почтенный школьный учитель из провинции.
   Так как "Независимая Колумбийская гостиница" очень невелика, то вначале
я пребывал в некотором затруднении, не зная, куда поместить  незнакомца;  но
моя жена, которой он, видимо, понравился,  пожелала  поселить  его  в  своей
лучшей  комнате,  изысканно  украшенной  портретами   всех   членов   нашего
семейства, выполненными в черном цвете двумя великими художниками, Джарвисом
{1} и Вудом {2}; из нее открывается очень приятный  вид  на  новые  кварталы
"Большой Лужи" {3}, на задворки работного дома и тюрьмы и на  весь  передний
фасад больницы, так что это самая веселая комната во всем доме.
   В течение всего времени, что он жил у нас, он казался весьма  достойным
старым джентльменом, хотя и несколько странным в своих привычках. Обычно  он
целые дни проводил у себя в комнате и, если кто-нибудь из детей  плакал  или
шумел у его двери, он в большом  возбуждении  выбегал  из  комнаты  с  кипой
бумажек в руках и кричал, что  его  "сбивают  с  мыслей",  отчего  моя  жена
начинала иногда сомневаться, в своем ли он уме. И в самом деле,  для  такого
предположения было достаточно  причин,  так  как  его  комната  всегда  была
завалена обрывками бумаги и старинными заплесневелыми книгами,  лежавшими  в
беспорядке; он никому не разрешал до них дотрагиваться, ибо, говорил он, все
они разложены по своим местам, чтобы их можно было найти; впрочем, по правде
говоря, половину своего времени он  в  беспокойстве  расхаживал  по  дому  в
поисках какой-нибудь книги  или  записи,  которую  сам  куда-то  старательно
засунул. Никогда не забуду, какой шум он поднял однажды из-за того, что  моя
жена убрала его комнату, когда он ушел, и привела все в порядок; он  клялся,
что теперь и за год не сумеет разложить бумаги так, как ему нужно. Тут  жена
осмелилась спросить его, на что ему столько книг и бумаг, и  он  сказал  ей,
что "ищет бессмертия", и тогда она еще с  большим  основанием  подумала,  не
свихнулся ли бедный старый джентльмен.
   Он был очень любознательный человек и, если не сидел у себя в  комнате,
постоянно бродил по городу, интересуясь всеми новостями и вмешиваясь во все,
что происходило; особенно это проявлялось во время выборов, когда он  только
и делал, что спешил с одного избирательного пункта на  другой,  посещая  все
предвыборные  собрания  и  заседания  комитетов,  хотя  я  ни  разу  не  мог
обнаружить, чтобы он стал на чью-либо сторону. Напротив, возвращаясь  домой,
он яростно ругал обе  партии  {4}  и  однажды  совершенно  ясно  доказал,  к
удовлетворению моей жены и трех старых леди, пивших с нею  чай,  из  которых
одна была глуха, как пень, что две  наши  партии  похожи  на  двух  жуликов,
тянущих народ за полу каждый в свою сторону, и что в конце концов они сорвут
с него всю одежду, явив взорам его наготу. Он был  поистине  оракулом  среди
соседей, которые собирались вокруг него послушать, как он ораторствует, сидя
днем на скамье перед дверью и покуривая трубку; и  я  охотно  верю,  что  он
привлек бы на свою сторону всех соседей, если бы только им  удалось  понять,
за что он сам стоит.
   Он очень  любил  спорить  или,  как  он  говорил,  _философствовать_  о
малейших пустяках, и надо отдать ему справедливость, я не знал  никого,  кто
бы  мог  сравняться  с  ним,  если  не  считать  одного  серьезного  на  вид
джентльмена, время от времени навещавшего его и часто ставившего его в тупик
при споре. В этом нет ничего удивительного, так как  я  впоследствии  узнал,
что этот незнакомец был городской библиотекарь и, конечно,  человек  большой
учености; и я сильно подозреваю, что он приложил руку  к  приведенному  ниже