архивах Стайвесантов. Роясь в дедовских сундуках и в сваленном  на  чердаках
старом хламе, принадлежавшем нашим почтенным голландским гражданам, я  также
собрал по крупицам много воспоминаний,  писем  и  других  документов,  а  от
знакомых мне почтеннейших старых дам, пожелавших, чтобы  их  имена  не  были
названы, услышал  множество  весьма  достоверных  преданий.  Я  не  могу  не
упомянуть и о том, какую огромную помощь оказало мне  наше  замечательное  и
достойное всяческих похвал "НЬЮ-ЙОРКСКОЕ ИСТОРИЧЕСКОЕ ОБЩЕСТВО", которому  я
выражаю здесь мою искреннюю признательность.
   Работая над этим бесценным  сочинением,  я  не  следовал  какому-нибудь
определенному образцу,  а  напротив,  довольствовался  тем,  что  сочетал  и
совершенствовал достоинства наиболее признанных древних  историков.  Подобно
Ксенофонту  {7},  я  проявлял  на  протяжении  всего  повествования   полную
беспристрастность и строжайшую приверженность к истине. По примеру Саллюстия
{8}, я  украшал  мой  рассказ  многочисленными  описаниями  древних  героев,
изображая их во весь рост и в истинном  свете,  и  приправлял  его,  подобно
Фукидиду {9},  глубокими  политическими  размышлениями,  сдабривал  изящными
сентенциями, как это  делал  Тацит  {10},  и  придавал  всему  благородство,
величие и великолепие, свойственные Ливию {11}.
   Многие весьма ученые и здравомыслящие критики, как я  предвижу,  осудят
меня за то, что я слишком часто позволяю себе  следовать  смелой,  свободной
манере  моего  любимого  Геродота.  Говоря  откровенно,  я  не  всегда   мог
воздержаться от соблазна останавливаться на тех приятных эпизодах,  которые,
наподобие поросших цветами склонов и ароматных  зарослей  кустов,  окаймляют
пыльную дорогу историка и побуждают его свернуть в сторону  и  отдохнуть  от
долгого странствия. Впрочем, читатели, как я надеюсь, убедятся, что я всегда
опять беру в руку посох и с новыми  силами  пускаюсь  в  утомительный  путь;
стало быть, передышка приносит лишь пользу и моим читателям и мне.
   Хотя я всегда желал и постоянно стремился потягаться с  самим  Полибием
{12}, соблюдая необходимое единство истории, все же такая задача была крайне
трудной, ибо сведения о многих из описанных здесь событий попали мне в  руки
в самом хаотическом и разрозненном виде. Трудность еще более усилилась из-за
того, что одна  из  важнейших  задач,  поставленных  мною  перед  собой  при
написании этого сочинения, состояла в том, чтобы проследить развитие обычаев
и институтов в этом лучшем из городов и  сравнить  их,  какими  они  были  в
зародышевом, младенческом состоянии, с тем, какими они  стали  в  теперешнюю
зрелую эпоху роста знаний и улучшения жизненных условий.
   Но главная заслуга, которой я горжусь и на которой основана моя надежда
на будущее признание, - это полная достоверность, какой я придерживался  при
создании моего бесценного небольшого труда, тщательно  отсеивая  всю  мякину
гипотез и отбрасывая плевелы басен, слишком склонные  буйно  разрастаться  и
заглушать семена истины и благодетельного знания. Если бы я жаждал завоевать
расположение   легкомысленной   толпы,   парящей   подобно   ласточкам   над
поверхностью литературы, или если бы я  жаждал  прельстить  моими  писаниями
изнеженное небо литературных  сластен,  я  мог  бы  воспользоваться  мраком,
окружающим младенческие годы нашего города, и ввести в свой  рассказ  тысячу
приятных вымыслов. Однако я добросовестно отбросил  множество  занимательных
сказок и  чудесных  приключений,  которые  пленили  бы  сонный  слух  людей,
предающихся летнему безделью, и ревностно соблюдал правдивость,  серьезность
и достоинство, призванные всегда  отличать  историка.  "Ибо  писатель  этого
рода, - утверждает один изысканный  критик,  -  чтобы  творить  в  назидание