пальцы рук судорожно вцепились в ворот рубашки, словно стремясь его
разорвать. Голова Гоу была откинута назад, и на мертвом лице застыла гримаса
страдания.
2
Голые деревья стояли ровными шеренгами, как арестанты, - безнадежно
серые, унылые, все на одно лицо.
Сквозь строй стволов была далеко видна темная, влажная почва. Она была
уже взрыхлена граблями. Следы железной гребенки тянулись справа и слева
вдоль дорожек Тиргартена.
От влажной земли поднимался острый запах. Из черной неровной
поверхности куртин лишь кое-где выбивались первые, едва заметные травинки.
Шагая за генералом, Отто старался думать о пустяках. Глупо! Все то
легкое и приятное, что обычно составляло тему его размышлений во время
предобеденной прогулки, сегодня не держалось в голове. Чтобы заглушить мысли
о предстоящем вечере, он готов был думать о чем угодно, даже о самом
неприятном, - хотя бы о вчерашней ссоре с отцом. Старик не дал ему ни
пфеннига. Придется просить у Сюзанн. Но вместо Сюзанн представление о
надвигающейся ночи ассоциировалось с чем-то совсем другим, неприятным.
Избежать, увернуться?.. Чорта с два!..
Узкая длинная спина Гаусса вздрагивала в такт его деревянному шагу.
Сколько раз Отто казалось, что старик должен сдать хотя бы здесь, на
прогулке, когда вблизи не бывало никого, кроме него, адъютанта Отто. Вот-вот
исчезнет выправка, согнется спина, ноги перестанут мерно отбивать шаг, и,
по-стариковски кряхтя, генерал опустится на первую попавшуюся скамью. Может
быть, рядом с тою вон старухой в старомодной траурной шляпке. И попросту
заговорит с нею о своей больной печени, о подагре... Или около того
инвалида, с таким страшно дергающимся лицом. И с ним Гауссу было бы о чем
потолковать: о Вердене, где генерал потерял почти весь личный состав своего
корпуса, или о Марне, стоившей ему перевода в генштаб... Как бы не так!
Голова генерала оставалась неподвижной. Седина короткой солдатской стрижки
поблескивала между околышем и воротником шинели. Одна рука была за спиною,
другая наполовину засунута в карман пальто. Всегда одинаково - до третьей
фаланги пальцев, ни на сантиметр больше или меньше. Перчатки скрывали синие
жгуты склеротических вен. Непосвященным эти руки должны были представляться
такими же сильными, какими всегда казались немцам руки германских генералов.
Все было, как всегда. Все было в совершенном порядке. Прогулка!..
Старик нагуливал аппетит, а ему, Отто, кажется, предстояло из-за этого
вымокнуть. Совершенно очевидно: через несколько минут будет дождь. Уж очень
низко нависли тучи. Кажется, этот серый свод прогнулся, как парусина палатки
под тяжестью скопившейся в ней воды, и вот-вот разорвется. И польет,
польет...
В прежнее время, даже вчера еще, Отто, не стесняясь, указал бы генералу
на угрозу дождя. Разве это не было обязанностью адъютанта? Так почему же он
не говорил об этом сегодня? Почему сегодня каждая фраза старика, каждый
взгляд заставляли его вздрагивать?
Отто поймал себя на том, что, вероятно, впервые за четыре года своего
адъютантства шел за генералом именно так, как предписывает устав: шаг сзади,