Сомов, и протянул какую-то слегка пожелтевшую фотокарточку:
   - Это ведь вы?
   Я  послушно  уставилась  на  фотографию  и  с  большим  трудом  узнала  в
запечатленной на ней пигалице  саму  себя.  Да,  это  была  та  самая  Галка
Генералова образца тысяча девятьсот восемьдесят девятого  года,  с  дурацкой
короткой  челочкой  и   выражением   безмятежной,   ничем   не   замутненной
доверчивости  на  простоватом  личике,  та  Галка,  которую   отбывающий   в
ульяновский политех Парамонов бросил  за  ненадобностью  вместе  со  старыми
стоптанными тапками и побитой молью полосатой безрукавкой.
   - Так вы или нет?
   Я молча кивнула, а потом спросила потерянно:
   - Откуда она у вас?
   - Мы нашли ее в вещах Парамонова, - поведал добрый молодец и добавил:
   - Там еще были ваши письма к нему.
   Я вспыхнула. О каких письмах он говорит? Неужели же он имеет в  виду  мои
слезливые послания Парамонову, эпистолярные вариации на тему  ?Вернись  -  я
все прощу?? Выходит, тот их сохранил?  Конечно,  я  давно  и  не  понаслышке
знала,  что  Парамонов  подлец  и  вырожденец,  но  масштабы  этого   самого
вырождения оказались новостью даже для меня.
   А этот голубоглазый словно издевался надо мной:
   - Вы уж нас извините, но письма нам  пришлось  прочитать.  Работа  такая,
ничего не поделаешь.
   Я опустилась на стул и принялась нервно теребить тряпку, которой вытирала
пыль  с  мебели  перед  приходом  голубоглазого  майора.  Он   сказал   ?нам
пришлось?, ?нам? (!!!), судорожно соображала я. Хотела бы я  знать,  сколько
бездельников  копалось  в  моих  письмах?  Может,  вся  Петровка,  38,   ими
зачитывалась? Представляю себе! Ну да, они ведь делали это не  из  праздного
любопытства, а исключительно по долгу службы, им можно, они почти как врачи,
черт бы их! побрал, а вместе с ними и Парамонова!
   А  исполненный  служебного  рвения  майор  Сомов  щедро  сыпанул   добрую
пригоршню соли на мои свежие раны:
   - Хорошие, кстати, письма, трогательные...
   Я вскочила со стула и забегала по комнате. Наткнулась на стоящую  в  углу
швабру, с грохотом опрокинула ее  на  пол,  подняла  и  снова  прислонила  к
стене... Боюсь, что великий и могучий русский  язык  не  предусмотрел  слов,
подходящих для описания обуревавших меня в тот момент страстей.
   - Значит, письма мои очень трогательные? - уточнила я срывающимся голосом
и подошла к окну, за которым беспечно звенели трамваи. -  А-а...  А  как  вы
находите мой стиль? Ну, всякие там метафоры и гиперболы?
   Черт  побери,  я  имела  полное  право   негодовать.   Потому   что   для
голубоглазого майора мои письма к Парамонову были всего  лишь  вещественными
доказательствами, или, как там они  говорят,  -  вещдоками,  а  для  меня  -
осколками розовых очков, которые никому и никогда  не  склеить.  Нет  такого
средства, технический прогресс до  этого  не  дошел.  Космонавты  на  земную
орбиту летают, как к себе на дачу, а состав для склеивания разбитых  розовых
очков  все  еще  не  изобретен.  Не  сомневаюсь,  тому,  кто  его   откроет,
Нобелевская премия автоматически обеспечена. Впрочем,  это  так,  лирическое
отступление.
   Майор Сомов нахмурился, а его незабудковые глаза потускнели, он рассеянно
поправил носком  ботинка  завернувшийся  край  недочищенного  мною  ковра  и