коричневую полоску. Легкомысленный Борька сунул ее в  мое  ?приданое",  а  я
запротестовала:
   - Это не моя.
   - Ну не твоя так не твоя, - индифферентно отозвался  Борька  и  отшвырнул
злополучную безрукавку в сторону, а я с запозданием сообразила, чья  она,  -
парамоновская!
   Я рассеянно посмотрела на эту безрукавку, равнодушно отметив, что моль не
оставила ее без внимания, и усмехнулась про себя: ?И это все,  что  осталось
от долгой и мучительной любви?. А потом без тени  сожаления  выбросила  этот
хлам в мусорное ведро. Там ему и место.
   А спустя пару месяцев,  уже  обустроившись  в  новой  квартире,  я  вдруг
проснулась среди ночи. В слезах. Оказывается, я рыдала во сне. Я  оплакивала
не мужа, не Парамонова и даже не себя, я  оплакивала  свою  любовь,  которой
было так много, что, вполне возможно, хватило бы на две жизни,  а  то  и  на
три, а ее раздавили ботинком, как замусоленный окурок.  И  когда  слезы  мои
высохли, я ненавидела Парамонова всеми фибрами души, так, словно он  был  не
человеком, а земным воплощением вселенского зла. Заодно я ненавидела и себя,
ненавидела за  то,  что  позволила  Парамонову  обижать  себя,  за  то,  что
унижалась, сочиняла идиотские письма и вымаливала любовь, как осужденный  на
казнь - помилование.
   А самое ужасное, думала я, это то, что в парамоновской памяти я  навсегда
останусь бедной, монотонно блеющей овечкой:  ?Н-не  уходи...  П-по-жалуйста,
н-не уходи... Я так люблю тебя...? Дорого бы я дала, чтобы  отмотать  пленку
времени  вспять  и  переиграть  эту  сцену  заново!  С  каким  торжеством  и
злорадством я пульнула бы в Парамонова его вещичками, этими его  безвкусными
безрукавками и стоптанными тапками, а какие слова бы нашла! Я бы  вонзала  в
него  свои  проклятия,  как  заточенные  отвертки,  а  потом   медленно,   с
наслаждением их поворачивала, спрашивая с иезуитской улыбочкой:
   - А так больно? А так?
   Нет, это несправедливо, что судьба не дала мне шанса отыграться!
   Или все-таки дала?  Иначе  как  расценивать  эту  страничку  из  записной
книжки, голубком залетевшую в мой почтовый ящик: ?Был у тебя  -  не  застал,
заскочу завтра вечером. Парамонов?? И все же мне было как-то не по себе.  Не
потому, что я боялась проявить слабость,  просто  он  стал  для  меня  почти
покойником, а страничка из записной книжки с  латинской  буквой  L  казалась
весточкой с того света.
   Я сунула ее  в  карман  пальто,  в  задумчивости  поднялась  в  квартиру,
неторопливо сняла пальто и ботинки,  прошла  в  комнату  и  устроила  полную
иллюминацию,  включив  все  осветительные  приборы  вплоть   до   карманного
фонарика. Момент того стоил, все-таки не каждый день получаешь  послания  от
любовника, который сбежал от тебя, сверкая пятками, целых  десять  лет  тому
назад. Потом я торжественно возложила записку на стол, тщательно  разгладила
и принялась ее внимательно изучать.
   Что ж, парамоновский почерк не изменился, констатировала я, он  и  прежде
писал как курица лапой, так что скорее всего буквы в записке прыгали  не  от
волнения и не от избытка чувств. Тогда, черт побери, что ему от меня  нужно?
Неужели за тряпками своими пожаловал, тоже мне, нашел камеру  хранения!  Или
так, по-дружески, решил заглянуть на чашку чаю? Ну это каким  же  надо  быть
нахалом! Впрочем, за чем бы он ни явился, я обеспечу ему горячую встречу.  С
чаем и прочими причиндалами, только уж пусть потом не взыщет!