высокоорганизованная особь из этого проклятого племени не  способна  оценить
такой самоотверженности!"
   Но я ее не слушала и растворялась, растворялась... Пока  не  растворилась
окончательно, без остатка и без осадка.  По  большому  счету,  это  довольно
сладостное ощущение, хотя и звучит  несколько  драматично.  А  Светку  я  не
слушала и окончательно с ней разругалась, когда она заявила, что меня  нужно
срочно отправить на принудительное лечение от парамонозависимости. И все  же
она была права, и я поняла это довольно скоро, поняла умом, в то  время  как
сердце мое продолжало выбивать счастливую чечетку  при  одном  парамоновском
намеке на нежность, которая случалась все реже и реже.
   Нет, он не говорил мне: ?Закрой рот, дура, я все сказал?,  для  этого  он
был слишком хорошо воспитан, только все чаще ронял: ?Занялась бы  ты  своими
делами,  что  ли...?,  и  в  его  голосе  звучали  нотки  плохо  скрываемого
раздражения. А я не имела ни  малейшего  представления,  как  отделить  свою
жизнь от парамоновской, притом что в те далекие времена песенку ?Я - это ты,
ты - это я? никто и слыхом не слыхивал. Я  предпринимала  отчаянные  попытки
удержать Парамонова возле себя, а он с каждым днем становился все скучнее  и
скучнее, свою любимую жареную картошку поглощал без аппетита, а в  глазах  у
него  застыла  тоска  авиапассажира!  уставшего   ожидать   рейса,   который
бесконечно откладывают из-за нелетной погоды.
   За неделю до защиты диссертации он не пришел ночевать. Я всю  ночь  рвала
на себе волосы и прислушивалась к стуку двери в подъезде, а  едва  рассвело,
помчалась в университетскую общагу к парамоновскому  приятелю  Алику,  чтобы
хоть что-нибудь узнать о том, в ком я так опрометчиво  растворилась,  ну  вы
уже знаете, без остатка и без осадка. Заспанный Алик выскочил  в  коридор  в
одних трусах и стал клясться-божиться, что Парамонова сто лет не видел, а  я
успела рассмотреть за неплотно прикрытой дверью  босые  парамоновские  ноги,
торчащие из-под тощего казенного одеяла.
   Несколько дней  я  караулила  Парамонова  возле  физического  факультета.
Видно, в конце концов совесть его заела,  потому  что  однажды  он  все-таки
выбрался из подвала, в котором помещалась  его  лаборатория,  чтобы  сказать
мне:
   - Подожди, сейчас мне некогда, добиваю библиографию. После защиты приду.
   В день, когда Парамонов  защищал  диссертацию,  я  загодя  накрыла  стол,
охладила бутылку шампанского и прилипла к окну в  надежде  издалека  увидеть
любимый долговязый силуэт, да так и проторчала до рассвета. Назавтра он тоже
не пришел, зато прислал за вещами все того же Алика. Тут в  меня  будто  бес
вселился, я наотрез отказалась выдать Алику сиротские парамоновские  манатки
и потребовала,  чтобы  их  хозяин  самолично  за  ними  явился.  Однако  тот
предпочел оставить свои пожитки мне.
   К этому времени  я  окончательно  и  бесповоротно  утратила  маломальское
представление о  чувстве  собственного  достоинства  и  принялась  буквально
преследовать Парамонова. Я звонила ему на кафедру  по  десять  раз  на  дню,
подстерегала в коридоре общежития и посылала  пространные  любовные  письма,
залитые горючими слезами.  (Уверена,  он  их  выбрасывал,  даже  не  читая.)
Представляю, какой идиоткой я ему казалась, но  что  были  -  то  было,  как
говорится, из песни слов не выбросишь.
   Хоть Парамонов и бегал от меня как черт от ладана, его любимая  геофизика
от этого нисколько не пострадала, потому что диссертацию он защитил блестяще
и получил необычайно хвалебные отзывы  и  рецензии.  Последнее,  правда,  не