Пока Вэм   застегивал   крепления,   руки закоченели.   Пока    они  не
отогрелись,  ничего он не   знал и ни о чем   не  думал. Потом увидел  реку,
ближний поворот и  захотел взглянуть за него  и убедиться, что  там такие же
пространства безлюдья, и  деревья,   и кусты,  и  лед, покрытые    снегом, и
что-нибудь еще. Вэм  не думал о будущем:  когда становилось холодно, желание
согреться стирало все иные мысли,  а когда согревался, так бурно  радовался,
что избавлялся от всякой тревоги.
     Над рекой синее   с одного  боку, с   другого желтоватое небо.   Солнце
низко. В  воздухе ледяная дымка. Вэм смотрит  перед собой.  Впереди он видит
Ларису. А  вдруг сейчас проломится  лед? Тогда  он побежит, прыгнет, нырнет,
отцепит ей  лыжи и поможет выбраться  из воды. Но и лыжи  ее не  упустит.  А
ребята мигом зажгут  костер и дадут  им сухие  вещи. Они  переоденутся. (Все
отвернутся, а Лариса: "Вэм, ты  с ума сошел, ты  что смотришь?") И останется
только высушить ботинки.
     Вэму тепло,  а лицо стянуто морозом. Дышать  нужно  осторожно, чтобы не
отморозить  нос. Мороз  настраивает   на осторожность, но   и действует, как
веселящий  газ.  Каждая нога несет  большую тяжесть.  В ней  много силы. Она
сгибается не как на гонках, но все равно с удовольствием  и скользит; и снег
едет   навстречу,  и  пятки  Ларискиных  лыж убираются   вовремя.  Вот лыжня
становится  хуже - это убывают люди   впереди. Вот уже  тропит  Лариса - Вэм
сглаживает  ее следы. Она шагнула в  сторону - Вэм  гордо проплывает мимо, и
теперь он первый, а перед  ним река: берега и тени,  длинные и поменьше, они
как шпалы на железной дороге, а дорога-то снежная.
     Через  пятьдесят  минут    хода Начальник    объявил     десятиминутный
привал. Остановились посреди реки, сняли рюкзаки и сели  на них. Одну минуту
отдыхали с удовольствием. Но через две минуты от холода вскочили.
     - Всем надеть телогрейки! - скомандовал Начальник.
     Телогрейки пристегнуты под клапанами рюкзаков.  Если возиться с ремнями
и пряжками не снимая  рукавиц, то руки  не мерзнут, но  самого от этой возни
кидает в дрожь.
     Что-нибудь   отстегивать или  пристегивать на    морозе  - нет   ничего
противнее. Впадаешь в раздражение. А холоду только это и нужно.
     Холодно! Еще как  холодно!  Когда телогрейки  надевали,  они ведь  были
заморожены до сорока. Но скорее всего было уже под пятьдесят.
     Термометр   разбился  на  лесовозе.    Это  к    лучшему,  а  то  цифры
пугают. Солнце  стало уходить в  белесое ледяное марево  и уменьшаться.  Оно
как будто улетает от земли. Ей-богу, можно поверить,  что улетает, так силен
оптический эффект.  Деревья в лесу  затеяли перестрелку - стволы  им изнутри
разрывает. И,   конечно, кто-то попробовал плюнуть  и  послушать, как трещит
замерзающий в воздухе  плевок. И все  стали плевать. Любая забава  на морозе
помогает.    Через    пять минут надели    рюкзаки    прямо на  телогрейки и
двинулись. Те, кто шел сзади, продолжали мерзнуть на ходу, а тропящего скоро
бросило  в пот. Он не  смог  протропить и половины   того, что удавалось без
телогрейки.
     Тогда Начальник принял  решение не останавливаться: темп  продвижения в
глубоком снегу  был такой медленный,  что задние могли  отдыхать на ходу или
останавливаться на минуту. Отдыхали стоя, подпирая рюкзаки лыжными палками.
     Начальник принял решение пораньше встать на ночлег.
    - Приглядывайте сушину, - распорядился он к трем часам дня.
     Сушину скоро заметили: высокую сухую ель, почти на самом берегу. За ней