ему удастся получить по оставшимся трем книжкам, то банки останутся ему
должны еще семьсот долларов - чуть меньше половины пецуима, который они у
него украли. Украли два банка, в которых он держал деньги. И он хотел
разделить эту сумму с банками по-другому. Пополам. Он и так был недоволен
собой, что стал просить у Германии эти деньги. Германия платила последние
годы все хуже и хуже и не всем. В их доме сейчас отказали в
пецуиме-компенсации женщине с лагерным номером на руке. Теперь деньги у
него украло это государство чужих евреев с короткими ногами; согласиться с
этим старик Салитан не мог. То, что он делал сейчас, было незаконным. Но
он был старым человеком, и у него были свои законы, по которым он жил.
Банки сказали держать деньги не в шекелях, а в ценных бумагах, чтобы
деньги не превращались в прах. А потом правительство и банки закрыли рынок
этих бумаг, и то, что у него осталось от немецкой компенсации, было курам
на смех. Десятой частью. Ему не нужно было никакой прибыли. Он только
хотел получить назад половину своих денег. Потому что он был стариком. А
по его законам, если его обманули и он оказывался в дураках, ему
достаточно было половины. Кто-то сорвал на этом большие деньги. Рынок
бумаг закрывали по предложению министра финансов, а сейчас его взяли в
директорат одного из крупнейших банков. Но старик Салитан не хотел читать
министру никакой морали. Он только хотел по-другому разделить деньги. Тот
консультант банка, что посоветовал держать деньги в ценных бумагах, сказал
ему, что жизнь - игра и нужно быть мужчиной. Это был толстенький жгучий
брюнет, который устал разговаривать со стариком, и в коридоре его ждала
очередь. Старик Салитан ушел от него и думал несколько месяцев, как ему
вернуть деньги, он был слишком старым, чтобы грабить банки с револьвером,
ему оставался только такой тихий стариковский разбой.
  Последние дни старику Салитану не везло: повинуясь приступу старческой
скупости, он пошел на благотворительный ужин, который давало городское
управление в праздник Шавуот. Домой со стола брать не позволяли, но там
можно было съесть сколько захочешь. Немного останавливали за руки жадных
старух: пока читают кидуш, нельзя тянуться с ложкой. Но зато потом можно
было съесть, сколько ты сможешь. Старые дуры еще несколько недель после
этого приходили в себя, а одна старуха, которую он раньше видел мельком,
совсем рехнулась, и Салитан с ней потерял сегодня полчаса, потому что
старуха не могла найти свою дверь и упрямо настаивала, что напротив ее
двери лежала дощечка, а сейчас дощечки нет. Ключ совершенно не открывал, и
он потерял полчаса, пока не догадался, что старуха заехала не на тот этаж.
Но он и сам был не лучше, потому что наелся в этой городской управе до
отвала и все дни ему было тяжело ходить. До сих пор еще казалось, что эта
еда стоит в пищеводе колом и отдает в лопатку.
  Нужно было кончить стариковское брюзжание и без рывков осторожно встать.
Старик осмотрелся по сторонам, как тот кот, которого гоняли мальчики, и,
как в детстве, сказал себе "раз, два, теперь без обмана последний
номер...". Когда он произносил слова "последний номер", он уже уперся в
левое бедро и бетонную плашку, на которой он сидел, и начал подниматься на
ноги. И снова тяжело сел. Все-таки это был инфаркт. Не такой, какой у него
был семь лет назад. Это был настоящий инфаркт, из которого ему не вылезти.
Старик заставил себя не хвататься за грудь, а сидеть и не шевелиться.
Очень тяжело стало дышать. Болей не было. Только казалось, что заливает
легкие. Полные легкие этого холодного липкого пота. И левую руку ломило.