райцентр, откуда прибыл с местными людьми,  не имевшими  денег на дьявольски
дорогой минфиновский  напиток.  Человек  семь  или  восемь сошли  у  ларька,
Бузгалин  краем  глаза отметил  прибытие  автобуса (тот  чуть  запоздал)  и,
продолжая  разнеженно-мечтательно  улыбаться,   подвскидывая   рюкзак,  чтоб
утрясти в нем так нужные сегодня, завтра и послезавтра продукты, он, - среди
сошедших  с  автобуса русских,  одной крови с ним людей, - опознал того, кто
уже нацелен на него, кого обязали в ближайшие минуты сего текущего дня убить
его, русского же человека Василия Петровича Бузгалина.
     Не  пытаясь  каким-либо  наивным приемчиком  усложнять  человеку  этому
задачу и без того неимоверной  трудности, кляня себя за то, что сегодняшними
бреднями о  жизни и  смерти он  накликал на себя старуху  с  косой,  Василий
Петрович Бузгалин  решил не  спасаться  трусливым  возвратом  к  центральной
просеке,  всегда  людной,  не стал отрываться  от  идущего следом  убийцы  и
перебегать шоссе перед носом ревущего трейлера, а смирнехонько стоял, ожидая
длинного  безопасного  для  пешехода  просвета  в  плотном   потоке  рычащих
автомобилей...
     На  шоссе этом  ночью -  одинокие "жигуленки" да "Москвичи", к рассвету
ближе  - молоковозы  и  бензозаправщики, днем -  с утра до  вечера -  стайки
снующих  легковушек,   подгоняемые  неуклюжими   автопоездами   и   теснимые
совхозными  грузовиками; колесный транспорт тем не менее пешеходов  уважает,
сбавляет  ход, давая  им  просачиваться сквозь себя. Но не  в  пятницу после
полудня,  когда  столица освобождает  себя от бессовестно чадящих частников,
когда жара гонит обезумевших граждан подальше от бензиновой гари и поближе к
травке, вдогонку им посылая все тот  же  оскверняющий легкие нефтяной смрад,
через  который  пробился  все-таки  Бузгалин  и,  оставив  далеко за  спиной
магазинчик и неотвязного  убийцу,  пошел по тропе,  петлявшей  среди берез и
елей, что заслоняли  зады  дач от пыли и шума шоссе, что спрячут в себе звук
выстрела... За это минутное стояние на обочине перебрались в памяти, день за
днем,  все  четыре  месяца   после   гибели  жены:  отпуск  под  Тебердой  и
четырехнедельное московское  бытие, десятки и сотни  людей,  которые все  до
единого не  без  грешка,  но,  однако  же, нет среди  них  того,  кому стало
невтерпеж  убить  его именно сегодня, в  пятницу 28 июня 1974  года. Машины,
легковые  и  грузовые, автобусы  и  трейлеры, пролетали мимо  него  ветром и
пылью, давая  время на принятие  наиболее верного  решения  и позволяя почти
осязаемо  ощущать человека,  который  шел  следом за  ним,  который  изучил,
оказывается,   его   за  истекший  дачно-московский   месяц,   чем  и   надо
воспользоваться - как и возблагодарить себя за  то, что он, Бузгалин, где-то
в рое  и сумбуре  городской  жизни предусмотрел все-таки, того не осознавая,
появление убийцы очень  высокой квалификации, но  старомодной выучки. Каждый
день (скорее по привычке, правда) он отмечал отсутствие наружного наблюдения
за  собой,  однако же сегодня в  полдень,  нарасточав  общественной комиссии
улыбочек, он бутылку и стаканы с  отпечатками  пальцев возможных самозванцев
не стал  промывать и посчитал не  случайным совпадением то, что  комиссия не
очень-то засиделась  у него, будто рассчитала,  какой электричкой поедет он;
люди в комиссии  получили заодно возможность увидеть содержимое холодильника
и  убедиться  лишний  раз:  в  магазинчик-то   на  станции  Бузгалин  пойдет
обязательно!
     И  сам он  словно  предвидел задуманное  кем-то  покушение,  специально
прогулялся по вагонам, чтоб ступить на платформу в том месте, где сошедшие с
электрички пассажиры  разделяются на два потока: кто идет  влево, к северной